О'Хара начал терять терпение:
– Долго ли еще идти?
– Да нет. Автотрасса там, вон за тем склоном, – ответил проводник и показал на горы, седеющие вдали в лучах восходящего солнца. – Еще немного, и ты сам услышишь гул машин. Теперь утро, и машин будет наверняка много, Я помогу тебе устроиться в одну из них.
– Как, неужели еще там много осталось? – запротестовал Патрик.
Проводник только неопределенно пожал плечами – мол, что могу сделать?
И Патрик повалился на землю.
Антонио, подойдя к беглецу, небрежным жестом накинул на него сверху свой грязный плащ и произнес, как показалось О'Харе, с показным сочувствием:
– Ты очень утомился, бедняга. Такой тяжелый переход, да еще с непривычки… Спи, а я посторожу твой сон… Ни о чем не думай – тебе надо хорошенько отдохнуть. Не тревожься, приятель, все будет хорошо…
Уже засыпая, Патрик спросил:
– Как тебя зовут?
– Я же говорил – Антонио… Антонио Криккет. К твоим услугам, приятель.
Патрику показалось, что после этих слов лодочник как-то криво ухмыльнулся.
– А тебя?
Беглец сделал вид, что не расслышал вопроса – действительно, а зачем этому типу знать его имя?
И вновь Патрику показалось, что на лице лодочника проскользнула какая-то зловещая усмешка.
А может быть, просто показалось? Как бы то ни было, но О'Хара был просто не в состоянии думать об этом…
Сквозь смеженные веки Патрик будто бы различил, как Антонио неспешно уселся на большой плоский камень как раз напротив его. О'Харе почему-то показалось, что какая-то легкая воздушная дымка, подобная нимбам на фресках работ старых мастеров с изображение святых, окутывала голову лодочника.
Антонио вынул из дорожной сумки две картофелины, одну протянул Патрику.
– Хочешь?
Тот отрицательно мотнул головой.
– Нет, спасибо.
Положив картофелины к себе на колени, Антонио равнодушно сказал:
– Ну, смотри…
Лодочник принялся за свой нехитрый завтрак. Взгляд его был неподвижен и устремлен куда-то вдаль – в сторону автострады. Его фигура, маленькая и сухая, застыла – казалось, будто бы ледяной ветер и холод за тысячелетия высекли ее из гранита.
Патрик свернулся клубком под его грязным плащом и укутался еще теснее. Он никак не мог унять дрожь, охватившую его, по телу то и дело пробегали волны озноба.
– Ты, наверное, сильно болен, приятель? – услышал О'Хара незнакомый, как ему самому показалось, голос, звучавший как-то совершенно мертво и обезличенно – будто бы со стороны.
Беглец попытался ответить, что нет, мое все в порядке, но на это уже не хватало времени: он знал, что должен сию минуту вскочить на ноги и шагать, шагать, шагать, пока не достигнет желанной автотрассы.
А что будет там?
Неизвестно.
Но какой-то другой голос, совершенно незнакомый О'Харе, очень резкий и отрывистый, клацающий, как затвор карабина, произнес в ответ:
– Он болен, он болен, он болен, он, чего доброго, еще и умрет…
Ему вторил неясный шум голосов, смеющихся, оживленно переговаривающихся – словно шелест листвы в кроне большого дерева…
– …болен…
– …болен…
– …скоро умрет…
– …скоро умрет…
Патрик с огромным трудом разлепил веки и спросил у проводника:
– Кто это?
Проводник по-прежнему сидел рядом. Луч солнца бил ему прямо в лицо, однако он не прикрывал глаза и даже не щурился…
Патрик повторил свой вопрос:
– Кто это? Тот не отвечал.
