Глэдис присела на нижнюю ступеньку лестницы.
— Да, спасибо, дядя Чарли. С час назад. Он цел и невредим. Играл на улице и попал в грозу и где-то укрылся. Пришел все равно насквозь мокрый, но принял хорошую горячую ванну и теперь в порядке. В общем, все хорошо, что хорошо кончается.
— Прекрасно. Я так и думал, все обойдется. Но всегда ведь хочется знать наверняка, согласна?
— Да, конечно. А как ты? Все в порядке? Все дела кончил?
— Да, конечно, спасибо, Глэд. Только вот еще прикину, кто победит на завтрашних скачках в Риноне, да и лягу пораньше. По телеку сегодня ничего интересного…
— Что верно, то верно. А мы смотрим, хотя показывают всякую ерунду, как всегда по четвергам…
— Не говори. Я и то показал бы кой-что поинтересней. Ну ладно, Глэд, я рад, что все в порядке…
— Спасибо. Будь здоров, дядя Чарли.
— Будь здорова, Глэд. Пока.
Когда Глэдис сказала мужу, кто звонил, глаза Джека по-прежнему были устремлены на экран. Он лишь хмыкнул, но Глэдис поняла: звонок дяди Чарли вызвал у него то же чувство, что и звонок матери, притом он предпочел бы, чтоб ее дядя поменьше встревал в их дела. Но если Джеку телевизор служил сегодня ширмой, а Глэдис и дядя Чарли считали, что показывают ерунду, для Терри все было по-другому. Шла серийная передача о сыщиках и краже драгоценностей, и каждое слово, казалось, метило прямо в него. Между делом полицейские и ювелир отпускали замечания о безнравственности воров, а когда стали рассуждать, какого приговора те заслуживают, Терри готов был сбежать к себе в комнату. Но подходящий предлог не находился, и он поневоле сидел, прикованный к диванчику, и багрово краснел от стыда и сознания вины.
— Ванна была, наверно, слишком горячая, — заметила мама, — а может, ты все-таки простудился.
Но Терри знал, дело не в этом, и ему тошно стало от мысли, что он непременно выдаст себя завтра в школе, если покраснеет. Может быть, выехать на простуде? Но нет, это не годится. Если не прийти, его только скорей заподозрят, и потом, если он пропустит школу, нельзя будет вечером выйти из дому и отдать транзистор. Так что когда Трейси вернулась из молодежного клуба непривычно кроткая и дружелюбная, он пошел спать, и ночь потянулась бессонная, тревожная. Мучило чувство вины, безысходности — мира и покоя, что снизошли на него в ванне, как не бывало, и совсем он не чувствовал себя той невинной овечкой, какой вроде бы имел право себя чувствовать.
10
Когда назавтра Терри пришел в школу, ему показалось — все выглядит уж чересчур обыкновенно. Он бы рад увидеть на воротах объявление: «Школа закрыта в связи с ограблением», или пусть бы обезумевший от горя мистер Маршалл стоял на игровой площадке и спрашивал у всех подряд, что им известно об этой позорной истории. Что угодно, только скорей бы все осталось попади — представить алиби, оказаться вне подозрений и чтоб жизнь вошла в колею. Учительские машины, гудя, пробирались в толпе детей и аккуратно припарковывались каждая на своем месте, носом в стену (директор не любил, когда на кирпичах оставались следы от выхлопных газов); и машина самого мистера Маршалла послушно стояла в ряду с другими. Как всегда, трепыхались на ветру вывешенные «фрау» Джарвиз школьные тряпки, и, как всегда, на игровой площадке толпились ребята, и никто не захлебывался новостями про ограбление. Уж лучше бы Терри увидел здесь полицейскую машину или услыхал какие-то разговоры — тогда, прежде чем проходить через пытку, которая ждет его в классе, можно бы проверить во дворе, как он выдержит испытание и насколько убедительно звучит его рассказ о том, где он вчера был. Да и отгремевшую грозу мало кто поминал, так что не было даже случая обмолвиться, что он почти и не видел ее — просидел весь вечер в четырех стенах. А заговаривать первым явно не стоило — ведь считается, что он ее почти и не видал. И он просто без особого интереса присоединился к спору насчет вратаря «Чарлтонских атлетов» и вообще старался вести себя как обычно, а сам все смотрел, не появятся ли Джарвиз или Маршалл; может, по их лицам он что-нибудь поймет.
Он нарочно оделся совсем не так, как вчера. Черная рубашка испорчена, но он все равно бы ее не надел. Старик Джарвиз, конечно, не больно-то его разглядел со спины, но лучше не искушать судьбу. Он пришел в красном нейлоновом свитере, в серых брюках вместо мокрых джинсов, и в коричневых полукедах взамен промокших вчерашних. Замаскировавшись таким образом, он поминутно оглядывался, не подкатила ли полицейская машина, и рассеянно отзывался на первое попавшееся слово первого попавшегося приятеля.
Школьные друзья менялись у Терри смотря по его настроению. Вообще-то он любил побыть один, но, если хотел, легко притирался к любой компании. Не было у него закадычного друга, с которым он был бы неразлучен. Но он постоянно обменивался комиксами с Джорджи Ли, вместе с Уэллсом по прозвищу «Черпак» радовался грубоватым шуткам, обсуждал пластинки с Марком Тернером и его небольшой компанией и со всеми вместе играл в футбол. Кроме того, он втайне питал пристрастие к Шейрон Дрю, но ему редко удавалось ей это показать, разве что иногда толкнет ее в спину и она и ярости за ним погонится. Был еще Джейсон Браун, к нему Терри ходил в гости; но Джейсон просто жил по соседству, матери их вместе работали, и в праздники или в дождливые скучные дни, когда уж вовсе деваться некуда, можно было к нему завернуть. Ему и в это утро никто особенно не был нужен, и Терри переходил от компании к компании, но держался с краю, поглядывал на дорогу и, навострив уши, прислушивался, не заговорят ли о том, главном.
С колокольчиком в руках вышла миссис Снелгроув, зазвонила, и Терри подобрался к ней поближе. Кажется, лицо у нее напряжено, чуть больше обычного она хмурится, но, может, это ему мерещится; он пропустил вливающуюся в двустворчатые двери правого коридора толпу ребят, прошел следом, окруженный безвоздушным пространством своей тревоги, и тихо пристроился к шумной, толкающейся веренице ребят перед классом мистера Эванса.
Сегодня после обеда предстояли спортивные занятия, и мистер Эванс появился из учительской уже в темно-синем тренировочном костюме и в тапочках. Терри впился и в его лицо — не слишком ли оно озабоченное, не видно ли следов разговора в учительской, — но мистер Эванс был, как всегда, бесстрастен, просто отворил дверь, поманил цепочку ребят в класс и сказал первому:
— Веди, Уэнди.
В классе уже ждала доска с заданием по математике, поставленная, как обычно, накануне вечером, и все принялись за дело, а школа между тем стихала, и учителя проводили перекличку. Терри попытался сосредоточиться, но поминутно взглядывал на дверь, к тому же стремительно приближалось время, когда все пойдут в зал, и деление столбиком никак не ладилось.
Пятница была днем, когда вся школа собиралась вместе; малыши парами входили в зал и присоединялись к старшим. Это важнейшее на неделе собрание вел всегда сам Маршалл — первым запевал псалом, коротко рассказывал что-нибудь нравоучительное, объявлял разные новости и результаты спортивных состязаний; и старшие одобрительно хлопали, а малыши вертели головами из стороны в сторону и ёрзали. Но то было важное событие недели, утро, когда, как говорил мистер Маршалл, «вся школьная семья» благочестиво собиралась вместе на общую молитву, и события этого невысокий, по- старомодному хорошо одетый директор никогда не пропускал.
Терри ждал этого с ужасом. На его памяти только однажды, из-за гриппа, собрание вел кто-то другой. С понедельника по четверг эти собрания по очереди вели все учителя: одни что-нибудь рассказывали, другие ставили со своим классом пьеску, третьи аккомпанировали хору ребят на гитаре или играли на флейте, сами или со своими учениками, но только не в пятницу. Пятница — день мистера Маршалла. Однако когда класс мистера Эванса влился через двустворчатые двери в зал и встал шеренгой у задней стены, Терри увидел, что сегодняшняя пятница — второе исключение из правила. Ибо впереди на месте главного действующего лица, наклонясь над переносной кафедрой и строго глядя на школьников, стояла миссис Снелгроув.
Червячки страха вновь зашевелились у Терри внутри, и не хватило храбрости отозваться на шепот
