верхних эшелонах власти. История с бриллиантами, ссора с Сусловым или даже с Брежневым по поводу непотребного поведения дочери генсека и последующее самоубийство окружили имя генерала ореолом мученичества и страданий чистой души, обреченной жить рядом со взяточниками, коррупционерами, любителями сладкой жизни за казенный счет.
Цвигун, по отзывам его коллег, никогда не отказывал в помощи и поддержке тем, кто попадал в беду. Он помнил всех друзей детства и юности, всех, с кем работал в Молдавии, Азербайджане, Таджикистане, и не было такого случая, чтобы он отвернулся от кого-либо, кто оказался в трудной ситуации.
Прямо скажем — нетипичная фигура для московских нравов того времени. Редкий номенклатурщик, заняв высокое должностное положение, оставался доступным и открытым для тех, с кем работал раньше. Обычно секретари и помощники наперечет знали узкий круг лиц, с которыми надо было соединять шефа.
Цвигун не отгораживался ни от кого. Безусловно, этим нередко пользовались друзья и друзья друзей, злоупотребляя генеральской готовностью откликнуться на чужую беду. Наверное, именно эта его личная черта характера, известная многим, и послужила поводом для распространенного мнения о Цвигуне как о поборнике справедливости. Должен же быть — хоть кто-то! — честным и незапятнанным.
Есть еще одно обстоятельство, которое способствовало тому, что люди симпатизировали Цвигуну. Его имя было известно по ряду романов о Великой Отечественной войне, которые он выпустил. И по которым были поставлены художественные фильмы. Герои его произведений боролись против зла и предательства, за справедливость и правду. Само собой, положительные персонажи литературных творений зачастую ассоциируются с позицией автора. Позицию Цвигуна читатели и зрители разделяли.
Неладное в поведении генерала заметили за несколько лет до его трагической кончины. Сторонники версии самоубийства, совершенного будто бы из-за того, что ему запретили продолжать дело о бриллиантах, в котором была замешана дочь Брежнева, убеждены: Цвигун как личность незаурядная, к тому же творческая, понимал, в какой тупик ведет страну Брежнев. И потому пытался протестовать против его курса. Именно этим объясняются его странности — невосприятие происходящего вокруг, резко негативное отношение к поступающей информации о том, что в стране все замечательно, что весь народ сплочен вокруг Политбюро и дорогого Леонида Ильича.
По мнению экс-шефов КГБ Крючкова и Бобкова, это не что иное, как кривотолки. Цвигун был человеком той системы, и жил он по ее неписаным правилам.
Вспомнился эпизод, рассказанный Бобковым. Как-то на праздник Цвигун, курировавший хозяйственные и технические службы КГБ, послал Андропову ящик коньяку. Посланца встретила супруга председателя КГБ:
— Передайте Семену Кузьмичу, — сказала она, — что у Юрия Владимировича не будет возможности воспользоваться этим коньяком. Так что везите ящик обратно.
Если такой случай был, а Бобков утверждает, что он имел место и получил огласку, то как тогда этот эпизод вписывается в образ борца с поборами высших должностных лиц, их повальным увлечением дорогими подарками? А помощь, которую лубянский генерал оказывал всем, кто к нему обращался? Разве это не пресловутое телефонное право, не игнорирование законов? Не важно, прав или не прав проситель, законно или незаконно его требование. Главное — не дать в обиду своих…
Крючков и Бобков излагают то, что, по их мнению, произошло с Цвигуном на самом деле. Он заболел, ему сделали операцию, удалили часть легкого, установив раковое заболевание. Это подтверждает и Чазов в своей книге «Здоровье и власть»: «С. К. Цвигун был удачно оперирован по поводу рака легких нашим блестящим хирургом М. И. Перельманом…».
По словам Крючкова, Цвигун после операции в течение нескольких лет чувствовал себя неплохо, и врачи, прогноз которых поначалу был не очень хорошим, заявили, что этот сильной воли человек справился с тяжелой болезнью, и теперь она ему уже не угрожает. Но в итоге оказалось не так.
Года за два-три до кончины тяжелый недуг стал поражать головной мозг, у Цвигуна стала пропадать память, все сильнее давали о себе знать головные боли, пришлось употреблять в больших количествах лекарства, принимать длительные сеансы облучения, периодически ложиться в больницу, прибегать ко все более тяжелым и длительным курсам лечения.
«В последние несколько месяцев болезнь настолько серьезно поразила его организм, — вспоминает экс-шеф КГБ, — что были дни, когда он вообще не в состоянии был воспринимать информацию и происходящее вокруг. За две недели до кончины у меня был с ним короткий разговор по телефону, по ходу которого он путал мое имя и отчество, затруднялся в ответах, не воспринимал мои слова.
В начале января 1982 года выдался день, когда Цвигун почувствовал себя неплохо и вызвал машину для поездки на дачу. По словам водителя, в отличие от прежних дней он вел спокойный, вполне осознанный разговор и, прогуливаясь на даче по дорожке, вдруг проявил интерес к личному оружию водителя. Поинтересовался, пользуется ли он им, в каком состоянии содержится пистолет, потому что по уставу, мол, оружие всегда должно быть в полной готовности, а затем попросил показать его.
Водитель, ничего не подозревая, передал пистолет в руки Цвигуна, и последний сразу же выстрелил себе в висок. Смерть наступила мгновенно.
Цвигун, конечно, понимал, что серьезно болен, что станет обузой для семьи, которую очень любил, что будет еще хуже, и решил добровольно уйти из жизни.
Спустя час в дачный поселок прибыли Андропов, некоторые его заместители, следователь. Врачи были уже там, они констатировали смерть».
Труп генерала за номером 34–82 был зарегистрирован в морге клинической больницы Четвертого главного управления при Министерстве здравоохранения СССР. В акте вскрытия сказано: «Злокачественная опухоль желудка и метастазы в лимфатические узлы малого сальника. Не причина смерти».
А что причина? Об этом в другом документе, подписанном пятью врачами, выезжавшими на место происшествия:
«Цвигун С. К.
Усово, дача 43. Скорая помощь. 19 янв. 1982 г.
16-55. Пациент лежит лицом вниз, около головы обледенелая лужа крови. Больной перевернут на спину, зрачки широкие, реакции на свет нет, пульсации нет, самостоятельное дыхание отсутствует. В области правого виска огнестрельная рана с гематомой, кровотечения из раны нет. Выраженный цианоз лица.
Реанимация. Непрямой массаж сердца, интубация.
17-00. Приехала реанимационная бригада. Мероприятия 20 минут не дали эффекта, прекращены. Констатирована смерть.
В 16–15 пациент, гуляя по территории дачи с шофером, выстрелил в висок из пистолета «Макаров» водителя».
С легендами не расставайтесь
Итак, довольно обыденная история в интерпретации людей, которые во всем готовы видеть политическую подоплеку, приобрела интригующее звучание, до сих пор будоражащее воображение людей. Понятно, что им не хочется расставаться с красивой легендой и довольствоваться той прозаической будничностью, которой ныне объясняют громкий инцидент недавнего прошлого.
Генерал армии, первый заместитель председателя КГБ СССР просит пистолет у водителя, чтобы застрелиться? Что, своего не было?
Неужели в то тихое, благословенное время водители генеральских машин разъезжали по дачам с заряженным оружием?
Что стоит за словами Крючкова в его книге воспоминаний «Личное дело»: «Супруга знала, что произошло с мужем, однако дочь и сына решили тогда не ставить в известность, они узнали об этом позже»? Почему не сказали правду детям? Что им сказали?
Всплеск интереса к этой истории конца брежневского правления вновь проявился в связи с выходом в свет нашумевшего двухтомника Дмитрия Волкогонова «Семь вождей». Единственный исследователь, допущенный российскими властями к архивам Политбюро, Волкогонов нашпиговал свое произведение
