вперед руки, пошатываясь из стороны в сторону и слабо мыча, вышло странное существо, маленькое, несуразное, похожее на что угодно, только не на человека. На своем веку Иона разное повидал. Встречались ему и калеки, и горбуны, и карлики. Кого-то изуродовал кнут палача, кто-то уродился кривобоким, потому что мать, пока носила бедное дитя, голодала или хворала. Всякое случается с человеком, пока он бредет, как умеет, от материнского лона к лону сырой земли.
Однако любые, самые жуткие уроды все-таки оставались людьми. Они ощущали себя как люди и воспринимались Ионой как собратья, которым почему-либо не повезло в жизни.
Урсула не считала себя человеком. Она была неотмирным созданием. В целом свете не нашлось бы другого такого же — человека, который счел бы себя ее собратом. И потому Иона, воспринимавший мир не столько глазами и слухом, сколько осязанием и интуицией, перепугался почти до смерти. Он выронил охапку сучьев, которые собирал для костра, и шарахнулся в чащу.
Существо остановилось, принюхиваясь. Иона явственно слышал, как оно пыхтит. Затем оно проговорило что-то тоненьким, жалобным голоском. Иона не шевелился. Тогда существо село на землю, обхватило голову тонкими ручками и тихонько заплакало.
Только тогда Иона осторожно выбрался обратно на поляну. Если нечто умеет плакать, значит, оно обладает чувствующей душой. Как собака, например. Некоторые собаки плачут. И лошади — тоже. У них душа бессмертная, только очень темная и неразумная. В это Иона верил накрепко. Он и себя считал чем-то очень близким к лошади или собаке. Во всяком случае, ощутимо ниже, чем такие высокие люди, как Глебов.
— Эй, — позвал Иона, приближаясь к существу.
Урсула вздрогнула и застыла.
Иона сел рядом, на корточки. Она не шевелилась. Тогда он осторожно прикоснулся к ее плечу и почувствовал, как напряглась девушка под его ладонью.
— Ты не бойся, — сказал Иона.
Заслышав звук спокойного голоса, она подняла лицо — как повернулась бы навстречу уверенному в себе человеку потерявшаяся собака.
— А! — воскликнул Иона. — Ты — девочка! Ты одна? Испугалась?
Он взял ее за руки и поднял, поражаясь тому, какая она легкая. Затем осмотрел свою находку еще раз, более тщательно, и вдруг ахнул:
— Ты из Тарваста, да? Горбунья, карлица! Ты жила в Тарвасте, в том доме… Твой отец держал лавку! Мы ведь нашли твои платья, знаешь?
Она не понимала почти ничего из сказанного, но видела, что этот незнакомец сильно отличается от тех. Этот почему-то ей обрадовался. И прикасается к ней не так, как те. Не по-хозяйски, а бережно и ласково.
— Тарваст, — сказала она. — Урсула.
— Смешное имя, — сказал Иона. Ну, ладно. Я тебя с моим Глебовым познакомлю… Или… Погоди- ка.
Он остановился посреди фразы и начал размышлять. Девочка доверчиво смотрела на него и ждала чего-то. Ионе подумалось: «Не стоит сразу на Севастьяна еще и это вываливать! Ему в бой идти, незачем его перед сражением смущать… Только вот что с этой пигалицей делать? Она ведь пропадет одна… Ежели меня, положим, в этом бою ухлопают, то и девчоночке конец.»
Решение, принятое глебовским оруженосцем, представлялось наименьшим злом из возможных. Все- таки Глебов — мужчина и воин; в битве он и сам за себя постоять может. А это существо с почерневшим, свалявшимся жиром на прозрачной коже и отчаянными глазами ни защититься, ни даже объясниться толком не может. Нужно обладать иониным понятием о странностях бытия, чтобы принять такую вот Урсулу в свое сердце и догадаться, что она хочет сказать.
И Иона велел ей прятаться и ждать. Она с облегчением улеглась на растрепанный ионин плащ, когда тот показал ей, где лучше устроиться, и закрыла глаза, а Иона отправился к своему костру — ломать комедию и рассказывать господину Глебову, что его оруженосца постигла внезапная резь в животе, из-за которой тот не в силах подняться и куда-то идти, не говоря уж о том, чтобы принимать участие в предстоящей битве.
Рассказав все это, Иона свесил голову и отвел глаза. Он не знал, как Севастьян отнесется к услышанному. Знал только одно: собственными руками взвалил на доброго боярина еще одну заботу.
— Да ладно тебе, — сказал Севастьян. — Я сейчас слабый — травинкой перешибешь. У меня даже сердиться на тебя сил нет. Надо было с самого начала все объяснить.
— Как бы я сказал, что не хочу тебя в бою прикрывать? — возразил Иона. — Мне и сейчас-то такое выговорить странно!
— Выговорить странно, а сделать — не странно, — хмыкнул Севастьян. — Удивительно устроен человек. Пока не назовет вещь по имени, этой вещи как будто и вовсе не существует. Приведи сюда это создание, будем дальше думать — как быть и как на Русь пробираться.
— Ты полагаешь, родители ее убиты? — спросил Иона.
— Они ведь прятали ее, — напомнил Севастьян. — Никому не показывали, берегли, наверное. Одежка у нее была богатая, хорошо пошитая. Нет, она — любимое дитя. Если она оказалась одна в лесу, значит, точно попала в большую беду. Веди сюда. Передай ей, чтобы не боялась.
— Если уже подглядывать за тобой начала, значит, страх прошел, — улыбнулся Иона, впервые за все время их разговора. — Она странненькая, но привыкаешь быстро. Главное, постарайся в лице не меняться. Я мигом!
И он убежал.
Севастьян устроиться поудобнее. Приготовился. И все-таки не смог удержать удивленного возгласа, когда оруженосец вернулся, ведя за руку крохотную девчушку с опущенной головой. Одежда на ней обтрепалась и была испачкана золой, обветренные щеки горели, белые ресницы и брови странно выделялись на фоне красноватой кожи. «Интересно, — подумал Севастьян, — горбуньи бывают или совсем отвратительные с виду или обладают ангельскими личиками, прехорошенькими… Почему так?»
Лицо Урсулы не было детским. Но и на лицо взрослой девушки оно не походило. И заботы, и беды, и радости, и мечты Урсулы — все было другим, не таким, как у прочих девиц ее возраста.
— Вот, — сказал Иона, хмурясь для пущей серьезности, — вот Урсула. Ты уж прости, батюшка, что подобрал эдакое диво в лесу и тебе на шею повесил.
— Почему повесил? — удивился Севастьян. — Это твоя ноша, ты ее и неси, а моя шея тут совершенно не при чем.
Иона важно поклонился ему. Урсула, быстро глянув на своего покровителя, сделала книксен.
— Очень мило, — сказал Севастьян. — Думаю, мы здесь задержимся дня на два. Надеюсь, ты не все еще хутора поблизости обобрал, Иона? Что-нибудь осталось?
Жизнь Урсулы изменилась полностью. Это случилось так внезапно, что у девушки не было времени осознать эти перемены, прочувствовать их до конца, понять, что она потеряла и что приобрела. Просто она вдруг открыла глаза и увидела себя совершенно в ином месте, окруженной совсем другими людьми. И эти люди казались ей такими же знакомыми, как ее родители. Из одного сна она попала в другой, вот и все. Севастьян воспринимался ею как великий господин, к которому нельзя обращаться первой, если только он сам ее не окликнет. Иона был ближе и проще, Иону она почти не боялась и иногда тянула его за рукав, желая обратить на себя внимание.
Они вышли в путь на третий день после знакомства Глебова с Урсулой. Иона держал девочку за руку и следил за тем, чтобы шли не слишком быстро. Время от времени он сажал ее себе на плечи, чтобы отдохнула, однако подолгу носить ее отказывался.
— Сдается мне, она до сих пор вообще за порог дома не ступала, — сказал Иона Севастьяну. — Они ее не только от нас прятали. Вон как личико обветрилось!
— Просто кожа нежная, — возразил Глебов, посматривая на Урсулу искоса.
— Нет, — уверенно ответствовал Иона. — Она вообще дикая. Самых простых вещей не знает. Эти изверги ее в шкафу шестнадцать лет продержали! Я знаешь, что думаю? Я думаю, они не хотели
