Оливия кивнула, глядя на большой деревянный стол.
— И все-таки тебе здесь нравится?
— Очень.
Однако день прошел нормально, а за ним прошел и еще один день. Оливия выводила пса в парк пораньше, чтобы избежать встречи с Шоном. И хотя все оставалось для нее чужим и странным, как в чужой стране, чувство спокойного счастья не покидало ее: она — вместе с сыном. Временами он был разговорчив, временами — молчалив и именно тогда становился более всего ей близок. Его новая жизнь была ей непонятна, как и Энн, порой произносившая вещи, на которых как бы давным-давно уже поставлена проба, но она не замечала в Крисе ни следа мрачной необщительности, и важно было именно это; это и еще то, что Оливия снова была вместе с сыном. Когда Теодор называл ее бабушкой, она отзывалась. И хотя на самом деле терпеть этого ребенка не могла, она примирилась с ним и даже однажды читала ему сказку на ночь. (Несмотря на то что, когда она пропускала хотя бы одно слово и он ее поправлял, она готова была дать ему как следует прямо по его темноволосому затылку.) Мальчишка был членом семьи ее сына, как и она сама. Когда она уставала от Теодора или когда плакала малышка, Оливия спускалась к себе в подвал, ложилась на кровать и думала о том, как она счастлива, что не бросила Генри ради Джима. Не то чтобы она реально это сделала бы, хотя помнила: в те дни она чувствовала, что способна сделать это, — но что тогда было бы с Крисом?
На третье утро, когда Энн вернулась, проводив Теодора в дошкольную группу, а Кристофер уже ушел на работу, малышка плескалась в пластмассовом бассейне за домом, а Оливия сидела на пляжном стуле.
— Вы сможете присмотреть за ней, мама, пока я соберу грязное белье? — спросила Энн, и Оливия ответила:
— Конечно.
Эннабел забеспокоилась, но Оливия бросила ей найденную поблизости веточку, и девочка принялась шлепать ею по воде. Оливия смотрела наверх, на балкон, пытаясь обнаружить признаки присутствия попугая, который иногда, без какой бы то ни было провокации, произносил: «Господь всемогущ».
— Чушь собачья! — сказала Оливия. Потом повторила эти слова погромче.
— «Хвала Господу!» — раздалось сверху.
Она сбросила сандалии, почесала ступни и откинулась на спинку стула, довольная, что вынудила попугая ответить. Он действительно говорил совсем как тетушка Ора. Оливия встала, пошла на кухню взять пончик и, когда, жуя его, остановилась у раковины, вдруг вспомнила о малышке.
— Ох, боже милостивый, — прошептала она и поспешила во дворик.
Эннабел пыталась подняться на ножки. Оливия наклонилась поддержать малышку, а Эннабел поскользнулась. Оливия двигалась вдоль бортика бассейна, пытаясь поднять девочку, держать ее лицо над водой. Эннабел беспокоилась все больше и больше, выскальзывая из рук, плача и отворачиваясь от Оливии.
— Ради всего святого, перестань сейчас же! — сказала Оливия.
Девочка сначала уставилась на нее, потом снова устроила рёв.
— «Отче наш, иже еси на небесех!» — раздалось сверху.
— Это что-то новенькое, — заметила Энн, выходя во двор с кухонным полотенцем в руках.
— Она пытается встать, — объяснила Оливия, — а я никак не могла ее ухватить.
— Ага, она со дня на день может начать ходить. — Энн, несмотря на огромный живот, легко подняла малышку.
Оливия вернулась на свой стул, потрясенная схваткой с Эннабел. Ее колготки оказались просто разодраны цементным покрытием двора.
— Сегодня годовщина нашей свадьбы, — сообщила Энн, обертывая кухонным полотенцем плечи малышки.
— Да?
— Да. — Энн улыбалась, словно припомнив что-то глубоко личное. — Давай-ка мы тебя согреем, гусёныш.
Девчушка свесила ножки по обеим сторонам большого живота матери, положила мокрую головку на ее широкую грудь и, дрожа, принялась сосать собственный большой палец.
Как легко могла бы Оливия сказать; «Ну, с вашей стороны было бы очень мило для начала хотя бы сообщить мне, что вы собираетесь пожениться. Это ужасающая вещь для матери — узнать обо всем на год позже». Но она произнесла только: «Поздравляю с годовщиной». То, что малышка не утонула, пока сама она ела пончик, дало Оливии такое чувство облегчения, что эта годовщина показалась ей — несмотря на то, что напомнила, какой отстраненной от всего она себя чувствовала, — совершенно ничтожным поводом для воркотни.
— А Крис рассказывал вам, как мы с ним познакомились?
— Не совсем. Без подробностей.
Крис ей вообще ничего не говорил.
— В группе одиночек для разведенных. Я как раз только что обнаружила, что беременна — ждала Эннабел… Ну, вы же знаете, когда разведешься, делаешь совершенно безумные вещи, и Эннабел — результат того безумия, правда ведь, мой цыпленочек? — И Энн поцеловала девочку в макушку.
У нас же двадцать первый век, думала Оливия. Сейчас не приходится полагаться на какую-то там пену для контроля рождаемости. Но, все еще испытывая чувство облегчения, Оливия сказала с притворным благодушием:
— Хорошая идея — группа одиночек для разведенных. — Она кивнула. — У вас у всех был этот общий опыт.
Она ведь и сама побывала на одном собрании такой «группы поддержки» в инвалидном доме и нашла эту затею невероятно глупой, с говорящими глупые вещи глупыми участниками, в их числе оказался и соцработник, руководивший группой и спокойно повторявший приторным голосом: «Испытывать гнев по поводу такого события — это нормально». Оливия больше в ту группу не возвращалась. Гнев, думала она с пренебрежением. Зачем же испытывать гнев из-за естественного хода вещей, ради всего святого? У нее просто зла не хватало на глупого соцработника и на взрослого мужчину, сидевшего рядом с ней, который рыдал не стесняясь о своей парализованной матери. Невероятно глупо. «Ужасные вещи случаются, — хотелось ей сказать. — Вы разве не замечали?»
— Это была группа психотерапии, — объясняла Энн, — чтобы мы могли понять свою вину, осознать свою ответственность, ну, вы же понимаете.
Оливия не понимала.
— Кристофер просто женился на неподходящей ему женщине, в этом все дело, — сказала она.
— Но вопрос в том — почему? — заботливым тоном произнесла Энн, чуть подвинув малышку у себя на животе. — Если мы узнаем, почему мы делаем что-то, мы не повторим тех же ошибок.
— Понятно, — сказала Оливия.
Она вытянула ноги и почувствовала, как на ее колготках тихонько побежала еще одна дорожка. Ей надо будет пойти в магазин аптечных товаров.
— Это было просто замечательно. И Крис, и я совершенно увлеклись этим процессом и увлеклись друг другом.
— Как мило, — смогла наконец выдавить из себя Оливия.
— Психотерапевт — совершенно потрясающий парень, Артур его зовут. Вы бы не поверили, сколько всего мы от него узнали. — Энн растирала спину малышки посудным полотенцем. Взглянула на Оливию. — Тревога — это гнев, мама, — сообщила она.
— Вот как? — Оливия подумала о невесткиных сигаретах.
— Угу. Почти всегда. Когда Артур переехал в Нью-Йорк, мы тоже переехали.
— Вы сюда переехали из-за психотерапевта? — Оливия выпрямилась на своем пляжном стуле. — Это что — куль?
— Нет-нет, мы все равно хотели сюда переехать. Но это же великолепно — мы по-прежнему работаем с Артуром. Всегда есть множество проблем, над которыми надо поработать, понимаете?
