Марга снова встала на ноги.
Вышли во двор, прошли в сад и очутились перед трупом Миндила — громадным, кровавым. Марга обомлела, у нее снова подкосились ноги. Дед Рад стоял, вытаращив глаза. Его дряблые щеки тряслись, челюсти будто свело. А Сотир шипел:
— Кто его убил? Го-во-ри-те!
Дед Рад сказал бы, если бы знал. Но Марга опять начала заикаться. Она не могла молчать, однако язык у нее распух, и из горла выскакивало только «то-то-то».
— Выплюнь свой язык, сука! Говори, сказано тебе!
— Сей-час...
— Ну?
— Шш-то?
— Кто его убил?
— Ра-а-з-ве я з-знаю?
— Говори, кто убил!
— Так раз-ве я з-з-наю? Господь его убил.
Косоглазый отступил на шаг. «А-а!» Он их проучит. Они ему скажут — ого!
Он обмотал шнуром револьвера руки стариков и привязал их к дереву. Потом стал нащупывать рукой саблю, которой при нем не было. Он разрубит их на куски! Это поняла и Марга. Лицо ее вытянулось.
— Я с-с-ка-жу.
А дед Рад отдался в руки судьбы и стоял тихо — искал спасения в собственной душе.
Косоглазый впился в него взглядом. Его раздражало это смирение, и он ударил старика ногой.
— Говори! Слышишь! Ты больше знаешь!
Старик повернул голову к Марге.
— Бог видит, Марга, турок он. Не нашей веры. Скажи, если что знаешь.
Тяжелая рука Сотира с силой опустилась на старческую щеку, и щека вздулась.
Марга ждала своей очереди. Косоглазый потянулся к ее шее, и она заговорила — ясно, вразумительно:
— Ничего не знаю. Можешь меня убить, я все равно ничего не знаю. Что сказать? Что?
— Сколько их было?
— Один.
— Врешь!
— Вот те крест, только один.
— Что он сказал? Как было дело?
— Сказал, что Сашко, господин мой, там, во дворе. — Марга старалась заплакать, но слез не было. И она продолжала: — Миче, ясное дело, пошла, сейчас же пошла, о чем ей тут думать? Здесь, среди деревьев, и скрылись. А может, пошли туда, к сеновалу Капановых — разве я видела? Ведь тут же прибежала жена кмета и отвела ее к покойной хозяйке.
— Жена кмета, говоришь?
— Она. Спроси ее, если не веришь. Она даже воды мне дала — чтобы я в себя пришла.
Начальник схватился за голову. Он ничего не понимал и не хотел этому верить.
— Жена кмета, говоришь?
— Да.
— Накова?
— Она самая.
Сотир опять потер лоб. До сих пор он никому на свете не доверял — никому. Совсем никому. Никогда и ни в чем. Однако то, что случилось сегодня, переходило все границы. Это что-то небывалое. Коварство и низость! Невиданное коварство! Невиданная низость!
Он оглушительно свистнул и несколько раз выстрелил из револьвера.
Набежали полицейские. Осмотрели отверстие в стене сеновала, залезли внутрь, заглянули во двор Сакызлаихи. Дверь сеновала высоко, а приставной лестницы нигде не видно. Конечно, похитители могли унести ее с собой. Но где они теперь? После полицейского часа скрыться можно было только через дом Капановых. А вдруг они еще там...
Оцепили квартал, стянули обруч вокруг двора Капановых. Сотир остался во дворе, у колодца, а банда хлынула в сени.
Э, шум, крик, плач... Взбешенный Сотир Иванов тяжело дышал. И набросился на полицейских агентов, которые приволокли Капаниху и Сыбчиху. Старуха была вся в крови. Эти дураки агенты никак не научатся не бить по голому телу...
Сотир ударил Капаниху по широким плечам. Сыбчиха совсем разъярилась. Орет. Она в положении, но что из того? Сотир схватил и ее за косы, пригнул к своему сапогу. Взглядом искал вторую сноху Капановых — вдову. Кто-то подсказал — она больна, да и муж ее погиб при Селиолу...[6]
При Селиолу! Хорошо сделал, что погиб: не придется убивать его сейчас.
— Подать мне ее сюда! Сейчас же!
Приволокли вдову. Но теперь взбунтовалась старая Капаниха: нет, ее она им не даст! Не-ет!
— Поищите наших мужей, с ними разговаривайте, собаки!
— Ах, так!
В воздухе свистнула нагайка косоглазого. И больше не останавливалась. Капаниха, обливаясь кровью, все больше приходила в ярость:
— Бей, собака! Бей! Бей и ее мужа! Выкопай его в Селиолу и бей — вразумляй его!
— Стерва! — Сотир поколебался было, но нагайка снова засвистела. А Капаниха кричала:
— Бей, собака! Вот моя спина, бей, сволочь! Бейте нас, убивайте, кровопийцы, кровопийцы!
Тьфу, мерзавка!
Сотир опустил нагайку, и у него с языка словно посыпались раскаленные гвозди: он выпотрошит все живое — лучше пусть выдадут! Детей в утробе матери разорвет — лучше пусть выдадут! Весь город снесет, на сто четвертей под землей будет искать — лучше пусть выдадут!
Да, видно, случилось что-то необыкновенное. Женщины начали понимать. Даже Капаниха встрепенулась, забыла про свои раны: небось опять заварили кашу ее бездельники, чтоб им пусто было! Она обернулась к снохе, вдове, а та, вытянув шею, смотрела через плечо свекрови.
— Одумайся, господин начальник или кто ты там: ну, зачем ты на нас набросился? Поищи наших мужей, с них и спрашивай!
Нагайка перехлестнула через плечо Капанихи: они еще будут издеваться над полицией, стервы! Ведь именно за мужей и бьет их Сотир. Не за них же самих!
Сотир сплюнул пену, выступившую на губах, приказал отрезать веревку от колодца.
Они ему скажут! Скажут! Он спустит их одну за другой в колодец и будет держать в воде, пока они не заговорят.
Женщин связали. Капаниха вытаращила глаза: ведь сделают, собаки! Их сила. Ах, нехристи! Она взглянула на беременную жену Сыбчо и всхлипнула:
— Да чего вы хотите, люди?
— Где ваши мужья?
Женщины разинули рты. Так вот в чем дело? Только и всего? Тю-ю! Да разве Капановы воры, или политикой занимаются, или бабники какие, а? Не грешно ли наговаривать на честных людей?
Этого еще не хватало! Капановы кому хошь могут в глаза смотреть, так и знайте! Не скрывались они и не будут скрываться никогда! Молотили их в казармах раньше, пусть молотят теперь — широка спина у сапожников!
— Ха, будем мы их прятать! Где-нибудь по корчмам шляются. Свое добирают, наливаются — чтоб не сухо было в горле всю неделю, когда гнуться им над дратвой этой проклятой, чтоб ей пусто было, э-эх! Ищите их у Дрангаза — вон он где! Где же им еще быть в такое время!..
