...Капановы — отец и сын — добрали свое, выпили что положено: теперь пусть их ведут. Пусть! Теперь им ад раем покажется. Да что — девку какую-то украли, а они виноваты, ха-ха!
Пошатываясь, шли они впереди полицейской банды. Чтоб их всех... но почему они виноваты-то, а?
Вдруг Сыбчо остановился среди белой ночи как вкопанный. Никуда он не пойдет. Срам какой! Нет, какими глазами он будет смотреть на мать, на жену... Кто-то украл невесту, а их ведут!
Старик опустил голову: вон что выдумал! Ну и дурак!..
— Здесь дело нечисто, Сыбчо! Иди, говорю тебе. Против рожна не попрешь.
Нашел Сыбчо время вспоминать об украденной девке. Дурак.
Ноги старого сапожника заплетались, но он чувствовал, что агенты злы, словно осы. Что ж, этим они себе на хлеб зарабатывают, дело известное. Но сейчас они что-то особенно злы. Собаки, настоящие собаки!..
— Ну, ничего, волк их съешь! Только сегодня, Сыбчо, держись, сегодня ночью опять будут рвать нас в клочья эти собаки.
— Что верно, то верно, отец. Тю-ю! Недаром тот сказал: проваливайте! Исчезайте сию минуту! — сказал.
Сыбчо бормотал себе под нос. Но агенты накинулись на него.
— Кто? Когда? Скажи, черт![7]
Отец и сын, прижавшись друг к другу, долго упирались, потом закричали.
...Скажут, они все скажут — в казарме!..
Окровавленный Сыбчо двинулся дальше. И все-таки бормотал сквозь зубы. Подлецы! Русские подлецы! Скажет он им, как же...
— Из-за украденной девки весь переполох, отец. Вот увидишь!
Старик опять опустил голову. Сыбчо пьян. Очень им нужны женщины. Мало, что ли, баб было у них там, в восставших селах...
— Не до баб им. Сыбчо. Очень уж они разъярились что-то... Может, припекло их крепко — то-то бы хорошо.
Сыбчо икнул и снова остановился как вкопанный. Раз не из-за украденной девки, тогда на что это похоже? Схватили человека, избили и айда в казармы! Где мы находимся, а? Уж не в России ли?
— Сто-ой! Били вы нас — ладно. Ведете нас — и то ладно. А куда, а? Зачем? Ведь мы тебе заплатили, Дрангаз. Эй, Дранга-а-а-з!
Но Дрангаза не было. Агенты рычали:
— Ну, двигайся, черт!
— Черт? Нет здесь черта! Тут, братушка, тебе не Россия!
И Сыбчо заработал локтями, а потом страшно закричал:
— Убивают нас, э-ой!..
...Их связали, как водится, и сапожники притихли. Идут, не шатаются... Только старик бормочет:
— Тц... тц... пенсий им не хватает, пенсий офицерью. Помяни мое слово, Сыбчо, мы еще с ними поговорим.
Полковник широко открыл двери свадебного зала и пальцем поманил Ячо, прокурора. Они о чем-то поговорили, и Ячо, в свою очередь, поманил жену кмета.
Нако совсем растерялся: это еще что такое? Он было двинулся за женой, но ему сделали знак, чтоб он не приближался.
Накова волновалась. Даже повысила голос. Да, она была внизу! Нашла там служанку Маргу возле черного хода. Дала ей воды, да! Но что из этого?
Ячо свистнул. Полковник позвал солдат.
— Пожалуйте, госпожа, в комнату напротив.
Жена кмета заплакала.
Нако заложил руки за спину: что же это творится? Здесь супруг, который готов отвечать.
— Будьте добры, будьте добры, господин Гнойнишки!
Полковник усмехнулся: нет, этот человек положительно не может понять военных. Но черт бы его побрал в конце концов!
— Прошу вас, господин половник, что это за комедия, я вас спрашиваю?
Ячо взглянул на кмета поверх очков: толстяк, несолидный такой, а тоже — пытается быть грозным, хи- хи-хи...
Полковник смотрел в сторону.
— Ничего не могу поделать, господин Нако. Я вынужден. Служба требует. Я должен ненадолго взять под стражу госпожу Софку.
Гм, действительно не поймешь этих военных! Губы господина Нако побелели. Вид у него был очень внушительный. Казалось, он сейчас схватит маленького полковника и тот исчезнет в его толстых руках.
Смотри, каков!
Так или иначе, это скандал, да еще какой! Власти передрались. Настоящая анархия.
— Это, господа, равносильно тому, что вы арестовали бы меня, главу города! Пожалуйста! Я к вашим услугам.
И господин Нако поклонился. Полковник задумался. Покрутил пальцем ус, а другой рукой сделал знак. Явился еще один солдат.
— Служба требует, господин кмет, и хотя мне очень неприятно — пожалуйте!
Свадебные гости оцепенели. Полковник взглядом проводил арестованных кмета и его жену и, заложив руки за спину, посмотрел на гостей.
— Спокойствие, господа. Садитесь. Расходиться пока неудобно. Будьте как дома. Если желаете, вам принесут еще вина. Раз-ре-шаю.
Из соседней комнаты послышался плачущий голос жены кмета:
— Чтоб я сговаривалась с Миче, с этой негодницей! Да это же просто мерзость!
Миче лежала на изодранной козьей подстилке. Тело ее, легкое и пухлое, вздрагивало и трепетало. У изголовья стояла на коленях незнакомая девушка и утешала ее:
— Успокойся, товарищ, сюда не проберется сам дьявол.
Миче понимала, что можно бы уже успокоиться: ведь они под землей, глубоко под жильем живых и мертвых. Но она все еще дрожала.
«Иско не сказал мне ни слова. Сердится на меня. Еще бы».
Незнакомка гладила ее разметавшиеся кудри, и Миче заметила, что у девушки волосы острижены. Студентка, должно быть. Э, все равно.
«А я-то. Ни разу — ни разу не подумала, каково было Иско все это время».
В душе Миче сплетались тяжелые узлы — точно свинцовые. Их никому не развязать. Никому, никогда... Только один человек мог бы это сделать! Один-единственный, милый, родной.
«Сашо, братик, милый братик!»
Лицо Миче просияло, но тотчас же смертельно побледнело.
Да, Марга ее обманула. «Сашко на дворе, — сказала она. — Ждет тебя!»
«Господи, господи!»
Миче поднялась с подстилки и ударилась головой об стену. Студентка испугалась и — напрасно. Это просто нервы. Сколько Миче пришлось пережить, бедняжке! Но это пройдет. Все пройдет.
Миче снова легла. С ее лба скатывались крупные капли пота. Пусть капают. У каждого своя дорога.
«Только бы скорее, господи. Скорее бы очутиться возле Сашко, милого, родного, единственного».
Попасть бы Миче к брату. Он ее ждет, наверное. Не может же человек умереть совсем! Это было бы так страшно.
Миче казалось, что Сашко не умер. Не мог он умереть! Он ее ждет.
Он ждет свою милую, поруганную сестренку. Ждет с кровавыми слезами на глазах.
