Секреты балтийского подплава

насчитывающий более 3 тысяч бойцов (см.: 'Боевая летопись...', с. 173).

Лавенсари в 42-м был самой западной Cоветской землей, не занятой врагом. И уж земляночка особистов там наверняка имелась. И не всё ли равно, на Лавенсари или в Кронштадте побежали заговорщики в 'смерш' строчить доносы на Грищенко... Крутить эту историю нужно, начиная не от 'мелочей'. Примечательно, что когда на рассвете 10 сентября 42-го года подводная лодка 'Л-3' подошла к причалу в Кронштадте (низкое хмурое небо, мгла рассвета, тяжелый дождь, на пирсе медь оркестра, сотни встречающих, командующий и члены Военного совета КБФ, председатель Ленгорисполкома...), встречавшие не увидели на мостике лодки её комиссара. Александр Штейн пишет, что рядом с Грищенко стояли его помощник Коновалов и Зонин (Там же, с. 363).

И Зонин, и Грищенко много и очень хорошо пишут о старшине торпедистов, мичмане Сергее Ивановиче Сидорове, парторге лодки ''Л-3'. Видно, что он — настоящий трудяга, из тех, на ком 'мир держится'. Из Ярославских крестьян, с 28-го года во флоте, с 35-го бессменный парторг подводного минного заградителя. Грищенко (см.: 'Соль службы', сс. 158-167) приводит обширные выдержки из дневника парторга, который вел мичман Сидоров в том походе. Грищенко цитирует дневник парторга страницами. Записи идут подряд, изо дня в день. И поневоле задумываешься: из дневника явствует, что всю (!) обильную и утомительную партийно-политическую работу в боевом походе вел парторг мичман Сидоров. Грищенко замечает, что теперь уже непонятно, когда Сидоров отдыхал, ведь свою вахту он нес наравне с другими.

А что же делал комиссар?

Неизвестно. В дневнике парторга работа комиссара за 31 сутки похода не упоминается вообще. Правда, Грищенко цитирует не весь дневник парторга лодки мичмана Сидорова. Грищенко обрывает цитирование после записи от 15 августа, и вновь цитирует дневник подряд, начиная с 1 сентября 42-го года.

Сличая опубликованные (разрешенные военной и политической цензурой) страницы дневника Зонина и воспоминания Грищенко, написанные на основе неизвестного нам дневника, который вел Грищенко на лодке, чувствуешь, что 'критический час' боевого плавания приходится где-то на 27 августа, или в ночь на 28-е. Очень трудный поход Грищенко на 'Л-3' был в октябре — ноябре 42-го. 'Л-3' тогда попала под таранный удар немецкого эсминца, чудом (!) и благодаря умнице механику Крастелеву не погибла, поднятый 11-метровый перископ был загнут вбок. От удара нижней части перископа Грищенко рухнул с пробитым черепом, обливаясь кровью, без сознания (всю жизнь после этого его мучили тяжелейшие головные боли, но поскольку факт ранения не был почему-то занесен в вахтенный журнал, то формально — боевого ранения не было, и права на пенсию инвалида войны Грищенко не имел...).

Но поход в августе — сентябре 42-го Грищенко называет 'немыслимым' (Там же, с. 166) .

Восьмая глава в книге 'Соль службы' (с. 139) начинается в очень тяжелой интонации:

'Вряд ли кто в западне способен размышлять спокойно. А мы — в западне. Да еще под самым носом у гитлеровцев. Шесть часов утра. Я лежу на койке в своей каюте, в беспокойной полудремоте. Напротив меня, на левом борту, в кают-компании, сидит за столом военный корреспондент — писатель Зонин. Ему тоже не спится, черкает что-то в блокноте. Сочувствую ему: легко ли 'переварить' сразу столько впечатлений — недавняя наша атака танкера, непостижимый прорыв мощных минных заграждений. Да еще эта, неожиданно свалившаяся на нас беда. Кто сегодня спит на корабле! Нам снова не повезло: лопнула крышка цилиндра правого дизеля, и мы вынуждены лечь на грунт, чтобы сменить ее...'

Мне чудится, что эти строки взяты прямо из дневника, который Грищенко вел на лодке. Звучат — чувства, и ведь далеко не всё (военное время!) в дневник можно записать.

Итак: '...мы — в западне'. И не просто в западне: '...да еще под самым носом у гитлеровцев'. То есть, получается, что западня — как бы не имеет отношения к военному противнику. Ночь на исходе. Лодка лежит на грунте. Командир в беспокойной полудремоте. Ему бы поспать — но дверь каютки он почему-то держит открытой. Ему нужно видеть, что происходит во втором отсеке (где каюты, пост штурмана и кают-компания, она же — жилой отсек комсостава). За столом сидит Зонин, тоже не спит. '...Да еще эта, неожиданно свалившаяся на нас беда. Кто сегодня спит на корабле!'

Из текста будто бы следует, что 'неожиданно свалившаяся на нас беда' — относится к лопнувшей крышке дизеля.

А из дневника Зонина явствует, что это не было 'неожиданной бедой'. Крышка дизеля дала трещину минимум суток за двое до трагической ночи, и все офицеры, в том числе и механик Михаил Андроникович Крастелев, отнеслись к аварии хладнокровно:

'...О правом дизеле особо толкуют, потому что крышка с трещиной, под нагрузкой (в надводном положении.— О. С.) он дымит вовсю и выдает нас'.

Это запись от 28 августа. 29 августа Зонин пишет:

'...Хотел было Михаил Андроникович менять крышку дизеля, но отложил до следующего погружения' ('Писатели Балтики ' сс. 216, 217).

Можно предположить, что 'неожиданно свалившаяся на нас беда' к дизелю не относится. 28-го августа, от 5 часов до 9 часов утра лодка форсировала минное заграждение. Около 9 часов утра уклонились от эсминцев и сторожевиков, которые сбрасывали глубинные бомбы. Дальше начался спокойный ход под водой. В течение 17 часов — ни минных заграждений, ни вражеских кораблей. А Зонин во втором часу утра 29 августа записывает: 'Тяжелая обстановка, от нее и душевная вялость...'

И в следующей фразе:

'Хотел было Михаил Андроникович менять крышку дизеля, но отложил до следующего погружения'. То есть: не до дизеля сейчас, в тяжелой душевной обстановке, можно и ещё раз всплыть с дымящим правым дизелем. Значит — слова 'неожиданно свалившаяся беда', 'мы в западне', 'тяжелая обстановка, от нее и душевная вялость' говорят не о трещине в крышке цилиндра.

Грищенко записывает о Зонине: 'сочувствую ему: легко ли 'переварить' сразу столько впечатлений...'

Зонин 29 августа записывает, что Грищенко 'угрюм', 'криво усмехается'...

Что же у них там случилось, 27-го или в ночь на 28 августа 42-го года?

Часть девятая

Человек, который услышал всё это из уст Александра Зонина, рассказывал мне и Кириллу Голованову (в начале 80-х), что комиссар лодки 'Л-3' учинил заговор с целью увести лодку в Швецию и там интернироваться. Комиссар решил вовлечь в заговор Зонина. Зонин и погубил это предприятие.

Какие могли быть причины и условия для возникновения заговора? 'После бомбежки, которой подверглась наша лодка на выходе из атаки, многие механизмы 'полетели',— пишет Грищенко ('Соль службы', с. 139).

Итак: полностью отказал гирокомпас, трещина в крышке дизеля, и ещё многие механизмы 'полетели'. Грищенко не раз пишет: спасибо шведам, что маячная служба у них в 42-м году работала исправно. Лучшие 'лирические' строки у Грищенко посвящены маякам. Ещё бы: при неработающем гирокомпасе только благодаря обилию маяков на берегу южной Швеции Грищенко точно знал свое место, точку па карте. Грищенко (с.236) говорит: '...трудности усугублялись еще и тем, что мы не могли заходить в территориальные воды нейтральной Швеции'. Я думаю, что мудрый лис Грищенко этим запрещением пренебрег — и 'отлеживался' именно в шведских водах, в шведском минном поле (и всякий разумный командир подводной лодки сделал бы то же самое).

Подтверждение тому я вижу у Зонина: 'Коновалов поднял перископ. Начинался ясной голубизной неба новый день, отчетливо был виден шведский берег и на его скалистом фоне рыбачья шаланда. Еще рыбачий катер качался за какими-то вешками.