На удивление спутников, Наполеон решил отобедать не в господском доме, а в стоящей от него неподалеку церкви Николая Чудотворца. Свою странную причину император объяснять не стал, а просто приказал внести в храм стол, стулья и приборы на четыре персоны.
Привычным компаньоном императора за обеденным столом был начальник штаба армии маршал Бертье, про которого император любил публично шутить: «Смотрите, вот человек, который постоянно искажает мои распоряжения и перевирает мои приказы. Этот человек до сих пор не только жив и здоров, но даже является маршалом Франции!» Когда же у Наполеона спрашивали причину его благоволения к Бертье, тот отвечал: «Я встретил его гусенком, а за годы, проведенные со мной, он стал орлом. Наблюдая за Бертье, вижу на нем печать моих свершений и лучше понимаю, что мне стоит делать, а чего нет».
Обедали скромно. В этот раз Наполеон захотел, чтобы все блюда напоминали о Корсике, поэтому на столе оказались только вино, козий сыр, вяленые колбасы, оливки и жареные каштаны.
Голодный Мюрат поглощал еду с бесцеремонной жадностью варвара, хотя и был ей крайне разочарован.
Второй слабостью короля Неаполя была изысканная гастрономия, возведенная им не то в философию жизни, не то в религиозный культ. Едва он достиг положения в обществе и разбогател, как тут же стал гоняться за придворными поварами короля Людовика, которые даже в военных походах умудрялись готовить ему знаменитые тулузские фуа-гра из гусиной печени. Злые языки утверждали, что с поварами Мюрат куда более нежен и неразлучен, чем со своей молодой женой Каролиной.
- Не изволите, любезный Лелорон, разнообразить наш скромный обед какой-нибудь любопытной историей о России, - неспешно ставя бокал на стол, нарушил молчание император.
- Извольте, сир, - д’Идевиль учтиво склонил голову, - желаете услышать историю этого селения?
- Охотно, - не отрываясь от поглощения пищи, отозвался Мюрат. Он рассчитывал воспользоваться болтливостью секретаря и подольше задержаться за столом.
Бонапарт усмехнулся беспардонности обожаемого Мюрата и, снисходительно разводя руками, успокоил Бертье:
- Видите, Лелорон, король Неаполя настаивает на вашем рассказе. Думаю, маршал возражать, тоже не станет.
Бертье суеверно посмотрел на стены храма, расписанные образами святых, и молча кивнул головой.
- История селенья великолепно иллюстрирует саму Россию. Взять, к примеру, его настоящее название: «Хорошево». Однако, все называют его «Троекурово». Почему так происходит, понять не представляется возможным. Впрочем, русские обожают двусмысленность и загадки.
На этих словах Мюрат оторвался от еды и снова подумал, как было бы чудесно послать секретаря на редуты или позволить схлестнуться с казаками.
- Русские прямолинейнее, чем вы думаете, - заметил Неаполитанский король, возвращаясь к еде.
- Позвольте не согласиться, - возразил секретарь вкрадчивым голосом. – Взять, к примеру, их аристократию. Они русские, а предпочитают говорить не на родном языке, а по-французски. Говорить на родном языке означает не просто дурной тон, но и публичное провозглашение себя парией. Они отрекаются от родного языка, даже во время пирушек и дуэлей, перед вожделенным Эросом и лицом Смерти! Это ли не доказательство их национальной двойственности?
- Превосходный пример, - согласился Наполеон. – Продолжайте, господин д’Идевиль.
- Село Хорошево было подарено Иваном Грозным своему сыну, а затем царь в порыве ярости убивает царевича. По русским суевериям это место должно считаться проклятым, как и все, что было подарено сыноубийцей. Но русская противоречивая душа напротив делает Хорошево весьма желанным трофеем для власть предержащих. Как только пресекается династия Рюрика, село переходит к новым царям - Годуновым. Впрочем, во время смуты, один из претендентов на московский трон Лжедмитрий II, утопил его тогдашнего владельца, последнего из Годуновых. И вот на трон восходит новая династия Романовых. Как вы думаете, кому достается село? Князю Троекурову, женатому на родной тетке нового русского царя!
- Удивительная история, - заметил Бертье, промокая губы салфеткой. – Я знал, что это двойственный народ. Впрочем, сами русские охотно делят себя на рабов и рабовладельцев. Но, по-вашему, выходит, что и сама русская душа не человеческая вовсе. Она не то загадочный Сфинкс, не то двуликий Янус, или же попросту Химера…
- Присмотритесь к их нынешнему императору Александру, - живо отреагировал Мюрат на замечание начальника штаба. - Вы, любезный Луи, сможете убедиться, что у него не два, а четыре лица. На каждую сторону света. Поэтому когда он говорит, то его слова ровным счетом ничего не значат. Куда многозначительней его дьявольское молчание!
Выслушав замечания Мюрата, Лелорон д’Идевиль отметил по себя, что Неаполитанский король не так уж прост, и, во всяком случае, далеко не глуп.
- Прекрасный анекдот! - сказал Наполеон, заканчивая обед. - Позвольте, рассказать свой, не менее любопытный. Старики утверждали, что свое имя Корсика получила в честь острия. А было ли оно окончанием ножа или вершиной гор, они и сами не знали. Впрочем, сосланный на Корсику философ Сенека, утверждал, что корсиканцы чтят всего четыре закона: месть, грабеж, клевету и отрицание богов. Я думаю, что именно таких корсиканских правил нам следует придерживаться в отношении русских. Для бесхитростного двуличия варваров это послужит не только признаком настоящей силы. Так мы представим свидетельство подлинности нашей власти, явим неоспоримое доказательство безусловного превосходства.
Глава 7. Гений и злодейство
После отъезда Брокера тюремный смотритель впал в обычное для последнего времени состояние душевной тоски, помноженное на полный упадок сил. Он повалился в постель, набросил на лицо мокрое полотенце, надеясь, что необходимость выполнять распоряжение Ростопчина незамедлительно прогонит меланхолию и придаст бодрости телу.
Модест Аполлонович пролежал не менее получаса, но легче ему не становилось. Бодрость и решительность не приходили, как и не прояснялись для его судьбы последствия исполнения приказа генерал-губернатора.
Ему то чудилось, как выпущенные на волю арестанты сажают его в колодки и выдают французам. Он живописал в своем воображении, что бывшие острожники путают его с Наполеоном и сжигают прямо в тюремном дворе, как чучело Масленицы. Но в самой ужасной фантазии Модест Аполлонович представлял, что казаки отрубают его голову и на серебряном подносе вручают императору Александру, выдавая трофей за башку Наполеона Бонапарта! Государь по-отечески расцеловывает губителей, величает их избавителями от супостатов и жалует каждому по тысячи червонцев. Караул салютует, придворные преклоняют колени, народ ликует и во все горло дерет «Гром победы, раздавайся!». А оставленную на подносе голову безвинно пострадавшего тюремного смотрителя расклевывают вороны…
- Изот! - Иванов позвал надзирателя жалобно, почти плача. – Изотка, в боку икотка, где ты шляешься?
- Здеся, благодетель! – отозвался надзиратель, просовывая голову в каземат.
- Беда, братец, беда! – хныкал Модест Аполлонович. – Оглоеды проспали Москву, а меня хотят всероссийским Геростратом назначить! Теперь у них во всем случившемся не генерал-губернатор, не начальник полиции, а тюремный смотритель виноват станет.
Надзиратель обнял голову плачущего Иванова и, успокаивая как ребенка, ласково сказал:
- Все знаю-с. Самолично подслушивал-с. Только и у нас на них какая никакая, а хитрость сыщется…
- Разве можно что поделать? – не унимался Модест Аполлонович. – Разве что самому тюрьму с татями запалить?
- Э нет, негоже-с! Приказ, будьте милостивы, соизвольте исполнять! Иначе за государственную измену
