ОКАНА. Нет, ты все-таки издеваешься…
РУМАТА. Прости. Я просто шучу. Не бойся.
ОКАНА. Я хочу, чтобы ты любил меня.
РУМАТА. А! Это другое дело. Ладно, пусть будет по-твоему.
Охватывает ее левой рукой за плечи, а правой принимается вытирать ее лицо носовым платком. Окана после секундного замешательства принимается отбиваться.
ОКАНА. Пусти!.. Что ты делаешь!
РУМАТА. Не дергайся. Привожу тебя в человеческий вид.
ОКАНА. Пусти! Дьявол! Дьявол!
Румата отпускает ее, отбрасывает платок и критически оглядывает ее лицо.
РУМАТА. Вот. Теперь ты более или менее в норме.
Окана достает зеркальце, смотрится.
ОКАНА. Что ты наделал, исчадие ада? Во что ты меня превратил?
РУМАТА. В живую женщину. Теперь тебя, пожалуй, можно любить.
ОКАНА. Хорошо. Люби.
РУМАТА. Минуточку. Соберусь с силами.
Откидывается на спинку кресла, закрывает глаза. Окана смотрит на него.
ОКАНА. Румата!
РУМАТА. Да, дорогая!
ОКАНА. Я не понимаю… Что я тебе, когда у ног твоих все красавицы мира?..
РУМАТА. Ну, это уж преувеличение. Это было бы ужасно. Ходить по красавицам…
ОКАНА. Ты что же, вообще не можешь… любить?
РУМАТА (открывает глаза, резко выпрямляется). Ну уж нет! Не могу любить! Еще как могу! Очень даже могу, как говорит наш друг отец Будах!
ОКАНА. Я не о том. Я о сердце. У тебя есть сердце!
РУМАТА. Есть. И печень есть. И все остальное, что полагается. Но ты понимаешь… Как бы это тебе объяснить… В самом большом сердце умещается всего одна любовь… Нет, боюсь, тебе этого не понять.
ОКАНА. Почему же? Я все поняла. Я ее видела… Та самая простушка в платье времен прошлого регентства, которая вышла из твоего дома два часа назад… (Пожимает плечами.) Право, у мужчин такие странные вкусы…
РУМАТА. На мой взгляд, она очень недурна…
ОКАНА. Да, пожалуй… Стройненькая, личико чистое… Моется, наверное, часто…
РУМАТА. Мне тоже так показалось…
ОКАНА. Правда, великоваты руки… и походка, как у… как у рыбачки…
РУМАТА. Да, сегодня я тоже это заметил. Должно быть, она не привыкла к дамской обуви…
ОКАНА. Должно быть… И этот ее наряд! Смотреть на нее было забавно и поучительно… (Наклоняется и Румате, доверительно кладет руку ему на колено.) Это пройдет быстро, благородный дон. А я умею ждать. Я не буду терять надежды…
РУМАТА. Не уставай надеяться… (Встает, берется за бутылку.) Позвольте угостить вас, прелестнейшая дона! (Разливает по стаканам.) Совершенно пересохло в глотке…
ОКАНА. Что вы делаете, кавалер? Вы наливаете мне эсторское? Я же сказала вам, что не пью крепкого…
РУМАТА. Я тоже не пью крепкого. Это не эсторское, это клюквенный морс…
ОКАНА. Но…
РУМАТА. Отцу Будаху было необходимо срочно покинуть мой дом. И вообще город. Не мог же я поить его эсторским! Чего доброго, он бы свалился с лошади где-нибудь по дороге… А так он благополучно скачет сейчас по одному из двенадцати Арканарских трактов милях в двадцати от городских стен…
Окана встает.
ОКАНА. До свидания, благородный дон. В вашем обществе я испытала истинное наслаждение, сравнимое лишь с восторгами, кои вызывает у нас пребывание под сенью райских кущ, даруемыми нам – увы! – только во снах наших…
Румата молча кланяется. Окана идет к выходу, разглядывая свое лицо в зеркальце.
ОКАНА (в дверях) Всю краску размазал, дурак… (Выходит.)
ЗАНАВЕС
КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ
Гостиная в доме Руматы. Входит, вытирая на ходу лицо и руки полотенцем, Румата – в цветастых штанах, в чулках и башмаках с пряжками, в расстегнутой до пупа сорочке с кружевными манжетами. За ним следует Уно с барским камзолом в одной руке и с огромным гребнем в другой.
УНО (ворчит). У всех, как у людей, только у нас с выдумками… Где это видано – в двух сосудах мыться! В отхожем месте горшок какой-то придумали… Полотенце им каждый день чистое… Простыни подавай накрахмаленные… А сами, не помолившись, каждое божье утро голые по комнате скачут, руками машут, ногами выше головы дрыгают…
Румата швыряет ему полотенце, берет гребень и принимается причесываться.
РУМАТА. Я при дворе, не деревенщина вшивая. Придворный должен быть чист и благоухать.
УНО. У его малолетней светлости только и интересу, что вас нюхать. А вот дон Рэба и вовсе никогда не моются. Сам слышал, ихний лакей рассказывал… Не моются, зато молятся, во как.
РУМАТА. Ладно, перестань бурчать… Давай камзол… (Облачается в камзол, неторопливо застегивается.) Кто-нибудь заходил?
УНО. Из благородных никто не пожаловал… (Останавливается.) А вот приходили от рыбника, из пекарни… (Снова останавливается. Румата вопросительно глядит на него.) Требует задолженности погасить. Как сговорились все. И от молочника… и кондитер…
РУМАТА. Так-так-так, интересно. Ты расплатился с ними?
УНО. Еще чего! Будете со всеми расплачиваться – сами без штанов останетесь. Подождут.
РУМАТА. Уно!
УНО. Ну что Уно! Что Уно! (понизив голос.) Сами знаете, в городе нынче нехорошо. Не время сейчас долги отдавать. Видите, как они всем скопом на нас навалились: плати, дескать! Узнали что-то такое, не иначе, заторопились…
РУМАТА. Соображаешь, дружок, это хорошо… Ну что ж, подавай завтрак в таком случае.
УНО. Шпагу вашу я на диван положил… (Выходит и сразу же торопливо возвращается.) Кира пришла!
РУМАТА. Кира! Так веди ее сюда, что же ты!
Уно выходит и возвращается с Кирой. Кира одета по-прежнему простолюдинкой, в руке маленький узелок. Румата подбегает к ней, хватает за плечи, глядит в запрокинутое лицо. Уно деликатно удаляется.
РУМАТА. Почему ты плакала? Кто тебя обидел?
КИРА. Никто меня не обидел.
РУМАТА. Нет, ты скажи, почему ты плакала?
КИРА. Уедем отсюда.
РУМАТА. Обязательно.
КИРА. Когда мы уедем?
РУМАТА. Я еще не знаю, маленькая. Но мы обязательно уедем…
КИРА. Далеко?
РУМАТА. Очень далеко. Ко мне.
КИРА. Там хорошо?
РУМАТА. Там дивно хорошо. Там никогда никого не обижают.
КИРА. Так не бывает.
РУМАТА. Бывает.
КИРА. А какие там люди?
