неожиданно начала 'в лицах' разыгрывать происходящее, одна проигрывая роли всех экранных персонажей.
– Что в мире-то делается! Ужас! – всплеснула руками через некоторое время Аглая, понаблюдав за Лизкиной 'игрой'.
– Кошмар! Кошмар! – приговаривала, не прерывая своего 'показа', Лизка.
– Ну! А вы что думали?! – строго спросила Петровна. И тут же передразнила Лизку и Аглаю: – Бодибилдинг! Дощечка-через-лужу! Заткнуть диктора?
– Затыкай, – сдалась Аглая.
– Будете дразниться? – спросила с угрозой в голосе Петровна.
– Нет!!! – хором отвечали Лизка с Аглаей.
– То-то же! – удовлетворенно проговорила Петровна. Еще раз переключила телевизор и попала на 'Дежурную часть'. Аглая и Лизка тут же испугались, замахали руками: 'Злой диктор, злой! Не хотим его! Не хотим!' На что Петровна с готовностью снова переключила телевизор и вновь попала на какой-то 'криминал' – на этот раз, похоже, уже международный. (При этом Лизка ехидно заметила Аглае: 'А не крылатая ли ракета к тебе в светелку часом залетела?')
И тут настало время объяснить, что, кроме как в исполнении Лизки, героев телевизионных никогда в лагере не видели, а только слышали их голоса, отчего и называли их попросту 'дикторами'.
Неожиданно Петровна выключила телевизор.
– Что? – не поняла Аглая.
– Все, – заключила Петровна. – Завтра по Утру снова на стадион. Конец фильму. И это в самом деле 'верняк'. – И при этом она громко и протяжно зевнула: – Па-па-ла-там!
– Постой, Петровна! Еще пять минут! – скульнула Лизка.
– Никаких 'пяти минут'! Вот еще удумали! – неожиданно строго заключила Петровна.
– Ну, Петровна!… Пожалуйста!… Родненькая! – начала по-щенячьи подвывать Лизка.
– Чего это вас сегодня вдруг разобрало? – вытаращилась на нее Петровна. – А слушать впредь меня будете?
– Да-а!!! – вскричали Лизка с Аглаей хором.
– Думаете, напрасно увела я вас в этот лагерь? Спрятала от равнодушных глаз? – начала свою обычную 'пропаганду' Петровна.
– Не-ет!!! – вновь грянули Лизка с Аглаей.
А Петровна продолжала тем же тоном:
– Понадеялась – отсидимся, переждем демократоров!… Еще и не такое пережидали за тыщщи лет! А вы? Совершенно ведь от рук отбились! Тела себе вон какие отъели! Обленились! Очеловечились! Чего замолчали, отвязанные?
– Да-а!!! – закричали Лизка с Аглаей хором.
– Телевизора, в натуре, наслушались? – продолжала допекать их Петровна. – Походить нам с вами на людей совершенно не след!
– Не-ет!!! – вновь закричали Лизка с Аглаей хором.
И тут Петровна насторожилась:
– А что нет-то? Что?
– Да-а!!! – закричали Лизка с Аглаей, как ненормальные, на весь лагерь. Из чего Петровна сделала вывод, что они ее совершенно не слышали и кричали просто от скуки. Она скривилась, в сердцах махнула рукой: – Да что с вами разговаривать!
– Не-ет!!! – Лизку с Аглаей было уже не остановить.
– Тьфу! – в сердцах плюнула Петровна и, чтобы хоть как-то их угомонить, вновь включила телевизор, переключила его с программы на программу, и вдруг сквозь шум и треск из динамика прорвался в лагерь негромкий 'человеческий' голос. Лизка прислушалась, замерла в нерешительности…
– Механика на мыло!!! – взревела распалившаяся Аглая. – Давай показывай, Лизка! Чего ждешь?
– Сапожники!!! – тут уже и Петровна, поддавшись общему настроению, оглушительно свистнула в два пальца.
– Я… Я не могу, – проговорила Лизка чуть слышно и вдруг растерянно.
– Чего?! – не поняли ее Аглая с Петровной.
– Да чего-то вдруг стесняюсь, – замялась Лизка.
А голос из телевизора при этом продолжал: '…но если вы не любите меня, то я совершу тысячи подвигов и понравлюсь вам наконец!' Лизка, Аглая и Петровна молча переглянулись. После чего Аглая вдруг взорвалась, как бомба, которая уже давным-давно 'тикала':
– Я здесь!
А голос из телевизора повторил чуть слышно: '…тысячи подвигов и понравлюсь вам наконец!'
– Я здесь, родненький!!! – еще громче вскричала Аглая. – Я тут! Я так давно тебя жду! – И, не дождавшись ответа, она сокрушенно спросила сама себя: – Не слышит он, что ли?! – Подскочила к телевизору и изо всех сил треснула кулаком по его поцарапанному боку: – Да тут я! Тут! Я с Лизкой и Петровной!…
А голос из телевизора уже только угадывался, как откатившая морская волна: '…шшш-шшш-шшш…' Прозвучавший трижды голос принца из кинофильма 'Золушка' истаял и смолк, как рано или поздно замолкает на свете все, что остается без ответа. Опять из телевизионного динамика были слышны только звуки огромного неуютного внешнего мира: свист и треск. Вконец растерявшаяся и утратившая контроль над происходящим в лагере Петровна потянулась к телевизору, чтобы его 'заткнуть', но вместо этого только в сердцах вновь махнула рукой. А Лизка в сильнейшем волнении прижала руки к груди:
– А не он ли ту досточку на те камушки все время кладет?…
– Не мой ли это богатырушка прорвался? – грустно и ни на кого не глядя, спросила Петровна. – Хоть бы одним глазком на него взглянуть!…
Аглая же молча вспыхнула с ног до головы и начала робко и мягко светиться, как телевизор. Отчего ближайший к крыльцу куст (рядом со скамейкой, на которой пионерчики обычно признавались друг другу в любви) ответно вспыхнул мерцающим светом, осветив Петровну и Лизку, крыльцо и замолкший телевизор, стадион и пустой флагшток – и тут же начало казаться, что в лагерь завезли какой-то счастливый широкоформатный фильм из тех, что обычно показывают в лучшие дни нашей жизни в южных открытых кинотеатрах…
– Помнишь, как мы однажды ночью в августе в прошлом веке в Гурзуфе купались? – осторожно спросила Петровна Лизку. – Точно так же тогда телами в воде светились!… Были молодыми, бесшабашными, эх!…
Но Лизка, по-видимому, ее совсем не слышала:
– Горим, что ли? – задумчиво спросила она сама себя. И сама же себе ответила: – Тогда воды. – Но вместо того, чтобы куда-то бежать, осталась на месте, как завороженная, глядя на пылающие ночные облака, по которым ходили огромные, как во время циклопической дискотеки, в полнеба тени, похожие на скачущих гигантских всадников с пиками и отчего-то в остроконечных шапках…
И тогда Петровна, Аглая и Лизка, не выдержав одиночества, громко, как с необитаемого острова, вскричали хором:
– А!… Мы здесь! Мы тут! Сюда! А!!!…
Осветив все вокруг, включая ближний лес и далекий залив, куст погас. Лагерь вновь погрузился в темноту. Только было слышно, как где-то в заливе плескался и булькал, ухал и неистовствовал таинственный и невидимый восьминос.
Петровна первая пришла в себя и сразу же начала ворчать:
– А об числе мы, значит, сёдня снова не узнали! И-э-х!…
После этого настала легкая летняя балтийская ночь (лето! лето! какое страшное слово!). Ночью в заливе вода темна и оттого кажется чистой. Ночь нужна в основном для того, чтобы думать, и вспоминать, и разговаривать с давно ушедшими из нашей жизни людьми: одних оставили мы, другие, не выдержав нашего характера, оставили нас – хотя, возможно, мы стали им просто неинтересны. На горизонте передвигаются какие-то неяркие огни. Изредка шумит в камышах – это налетает ветер (о восьминосе в эти минуты лучше не вспоминать). Хлюпают расчаленные в удалении от берега лодки. Пахнет тиной, мокрыми холодными
