Вдруг туча в небе раздвинулась, словно завеса, и из разрыва ярко сверкнуло солнце… Все стоявшие на стенах жадно всматривались в открывшуюся картину боя. Три подсобные сотни Прохора Козы, которые должны были отвлечь на себя внимание, делали свое дело – они нападали на новый острожек, пока Яга со своим отрядом обходил его через лесок.
Но Коза увлекся своим делом и не заметил, как на левое крыло его мчалась дворянская конница с тыла из Снетогорского монастыря. У стоявших на стенах псковитян защемило сердце при виде грозной и стройной силы дворянской конницы в пятьсот сабель, мчавшейся на отряд Козы. Вот-вот стрельцы Прохора не успеют спастись от сверкающих сабель, которые сбоку внезапно рухнут на их головы, искры посыплются у них из глаз, кровь хлынет из-под рассеченных шапок и шлемов, и многие полягут костьми.
– Пушкари! А ну, братцы! – воскликнул Гаврила, кинувшись к пушкам и торопясь, пока пространство еще разделяло псковитян от стремительной лавины дворянской конницы и псковские пушки могли разить по врагу, не вредя своим.
Пушкари уже сами сообразили, что делать, и возились у пушек, поворачивая их жерла.
– Вот сюды, на кусты наводи! – указывал пушкарский старшина.
Голос его был спокоен, не суетлив. Он уверенно приник глазом к пушке, выждал, когда дворяне достигнут кустов…
– Трави! – крикнул он…
Пороховой дым на несколько мгновений застелил от них поле битвы.
Когда дым рассеялся, хлебник с товарищами увидали, что дворянский отряд смешался, несколько коней бились, упав на дороге, другие неслись в сторону от дороги, а люди Прохора, заметив опасность, начали отступать под прикрытие стен…
Пушкари заново заряжали орудия.
– На развилисту сосну цель, братцы! – выкрикнул старшина пушкарей, разгоряченный удачей.
Дворяне тем временем оправились от удара, и лавина их, описав полукруг, повернула вслед отступающему отряду Козы.
– Трави! – выкрикнул старшина пушкарей.
Пушки рявкнули, а когда рассеялся дым, все увидали, что псковитяне успели приблизиться к стенам и теперь их можно было защищать со стен даже пищальными выстрелами.
В это время послышались крики справа: псковская конница от Петровских ворот вылетела наперерез конным дворянам. Ее увидали вовремя, но это смешало расчеты пушкарей, готовивших третий залп… Пушки вышли из строя и замолчали, чтобы не губить своих.
И вдруг грянули пушки со стороны Хованского, от Любятинского монастыря. Конные сотни псковитян, смятенные и рассеянные, в свою очередь, понеслись в сторону…
– Гаврила Левонтьич, а как же Ягу-то оставили без помоги?! – воскликнул Мошницын.
И все устремили взоры на лощину, где боярское войско возле самого острожка стиснуло с двух сторон Максима Ягу с отрядом… По смешавшейся коннице псковитян еще раз ударили пушки Хованского, и она понеслась через хлебное поле, прямо туда, на лощину, где Яга отбивался от наседающих москвичей… Конники не увидели в высокой ржи затаившихся пеших московских стрельцов. Припасенная загодя, словно бояре знали о вылазке, засада Хованского ударила на них, внезапностью переполошила коней, постреляла нескольких всадников и распорола конские животы воткнутыми в землю копьями. Напуганные гиканьем и выстрелами, псковские кони ринулись по бурьянам и некошеным травам и, проскочив лощину, налетели на сотню Козы, топча своих же копытами.
Все смешалось и потекло к Варламским воротам; конные и пешие псковитяне бежали к стенам спасаться, а боярские отряды со всех сторон наседали, громя и преследуя их, разбивая на части и каждую часть избивая отдельно. Все широкое поле перед глазами было покрыто людьми. Бесчисленные отряды Хованского, словно связанные одной нитью, подчиненные опытному и спокойному руководству ратных начальников, будто заранее расписавших весь ход сегодняшней битвы, выходили из-за кустов, из-за деревьев, с дорог, поднимались из засад с хлебных полей, из-за кочек и со всех сторон теснили и окружали растерявшихся, подавленных псковитян.
Стрельцы и дворяне Хованского отделили и погнали человек пятьдесят псковитян в гдовскую сторону. Те бежали, даже не отбиваясь…
«Как овцы!» – с досадой подумал хлебник… Ему было видно, как тут и там падают псковитяне убитыми, конные и пешие…
– Что ж творится, Левонтьич?! – воскликнул Михайла. – Измена какая-то. Знал заране Хованский, что мы выйдем биться!..
Хлебник не выдержал, он рванулся вниз, сбежал со стены и крикнул: «Коня!»
Толпа посадских охотников, собравшихся с оружием под стеной, не видала хода сражения. Но, возбужденная звуками битвы и воодушевленная решительным и порывистым движением хлебника, своего всегороднего старосты, она вся сжалась, словно каждый псковитин приготовился к решительному прыжку…
– Отворяй! – крикнул хлебник, взмахнув саблей.
Ворота распахнулись, и несколько сотен псковитян, с хлебником во главе, ринулись в поле с воинственным кличем и потрясая оружием…
И толпа эта, бессвязная, неумелая, но спаянная единой волей к победе, горящая вдохновением, бурным натиском смяла и растоптала обнаглевших дворян Хованского, осмелившихся слишком приблизиться к городским стенам…
Хлебник скакал впереди, яростно размахивая саблей и что-то громко крича, – и войско Хованского побежало. В числе других бежал от толпы земляков и Ордин-Нащекин, забыв всю мудрость Саллюстия и Цицероновы рассуждения о преторском указе, от которого было должно разбежаться войско псковского Катилины…
