контрастировавших с блокадными настроениями. И сам он улыбчивый и добрый человек. В отличие от многих своих собратьев, гнушающихся «Вернисажем», Шмавон продает свои букеты и пейзажи именно там, но нередко ездит и за границу – в Эмираты или Стамбул – и там находит покупателей. В Москве тоже. Живопись у него сочная, яркая, своеобразная. И манера своя, неповторимая. К какому направлению его отнести, право, не знаю. Но сам он испытал удовольствие от соседства с Акопом Акопяном, Робертом Элибекяном и Владимиром Айвазяном, рядом с которыми я повесил его подарок. Были мы с моей женой у Шмавона в гостях в Арташате и гуляли с ним и его половиной и детишками по камням древнего Двина, что когда-то был столицей Армении. И в Москве потом тоже встречались.
На «Вернисаже» познакомились мы с Арамом Егидеряном, молодым художником-акварелистом. Купили у него один вид старого ереванского дворика. Он тут же подарил второй – в пандан, как любят у нас говорить на французский лад. И так все время. «Вернисаж» – это спонтанное выражение чувств. Даже совсем незнакомыми людьми. Какой-то дяденька взял и вручил маленькую книжицу советской патриотической лирики. И как не быть ему благодарными? Вот в этом дружба народов, наверное, и проявляется, а не в казенных речах. В блокадную зиму такое отношение людей нас очень грело.
ЭНТУЗИАСТЫ
Грело и то, что в холодных залах Национальной галереи подвижник армянского искусства, известный искусствовед и директор этого музея Шаген Хачатрян умудрялся проводить выставки и готовить постоянные экспозиции к лучшим временам, когда они снова смогут стать достоянием широкой публики. Вслед за Сарьяном, Галенцем, Минасом ереванцы увидели в залах Национальной галереи весной 1993 года «Армению глазами русских художников», в мае – «Итальянский рисунок XVI – XIX веков», осенью – экспозицию из музея современного искусства, продолжавшего находиться на ремонте. В Доме-музее Сарьяна, директором которого тоже является Шаген Хачатрян, летом 1994 года была показана интереснейшая выставка «Иран в произведениях армянских художников». Наконец, в самой Галерее усилиями Шагена открылись вновь залы армянской живописи ХIХ века. Пишу и вижу все это перед глазами и удивляюсь, сколько чисто личного энтузиазма надо было, чтобы все это делать в тех условиях. И вижу заинтересованные и благодарные лица людей из публики.
Личная дружба Шагена с известными французскими художниками Гарзу (Гарник Зулумян, родился в 1907 году) и Жансемом (Жан Семерджян, родился в 1920 году) принесла Национальной галерее десятки работ этих признанных мастеров. И при том бесплатно. Шаген привез в Армению 20 Сарьянов, 7 Айвазовских, множество других картин и музейных редкостей, сотни метров багета, книги. И все тоже бесплатно, благодаря соотечественникам из диаспоры. Сам он и составитель, и автор текстов в изданных в Париже и Нью-Йорке в 1993 году отличного каталога Галереи и большого альбома армянской живописи ХГХ-ХХ веков, которым мог бы позавидовать любой московский музей. Эти книги продолжают с честью внушительный ряд его научно-художественных работ, выполненных после учебы в ленинградской Академии художеств, а среди них – альбомы таких мастеров, как Мартирос Сарьян, Ованес Айвазовский, Минас Аветисян, Акоп Акопян. Шаген и сам мастер на все руки: взял у меня гравюру с видом Венеции, подаренную мне в свое время ее мэром, и вставил в такую рамку, что хоть в музей вешать, так хорошо это у него получилось.
У него многое получается, дай Бог ему здоровья и сил! Одно из добрых дел Шагена – сохранение опекушинской статуи Екатерины Второй. А судьба у нее такая. Опекушин изваял императрицу в 1896 году. В сталинские времена статую отдали известному скульптору Сергею Меркурову, автору многих памятников Ленину, в том числе тому, что возвышался и на площади, где стоит Национальная галерея. Меркурову статую подарили просто как кусок мрамора, наверное, чтоб еще одного Ильича изваял. Но скульптор, уроженец города Ленинакана (ныне Гюмри), не стал глумиться над творением Опекушина, а отправил Екатерину в Ереван, где, спустя много лет, на каких-то задворках памятник обнаружил Шаген Хачатрян и поставил статую в трехметровую нишу у одного из входов в Национальную галерею, правда, со двора. А с улицы вроде бы и негде ее ставить. Так или иначе, но теперь ее могут видеть все, кто пожелает.
Музеев в Ереване много. Я имею в виду – хороших. Обо всех не расскажешь. Но о двух я хотя бы не упомянуть не могу.
На одной из улиц Еревана, в самом обычном многоэтажном доме, сделанном, как все дома этого города, из розового туфа, но похожем на крупнопанельное строение стандартного типа, есть квартира-музей Джотто. Нет, конечно, к итальянскому художнику раннего Возрождения этот музей отношения не имеет. Джотто – это прозвище, которое дал ироничный Ерванд Кочар, автор экспрессивного Давида Сасунского, что готов в любой момент повергнуть в прах врагов своего народа занесенным для сокрушительного удара мечом. Это, пожалуй, самый прекрасный памятник Еревана. Кочар любил молодого художника Геворга Григоряна (1898-1976), видел в нем фанатика живописи и дал ему имя великого падуанца, а оно так и пристало к нему на веки вечные. Наследницей полотен и графических работ армянского Джотто стала его вдова-грузинка (или абхазка?) Диана Нестеровна Уклеба, которая тоже в душе была художником и после смерти мужа начала писать портреты в его духе, несколько мрачноватые, но живые. Станковая живопись Джотто мне показалась как раз именно такой – мрачноватой, с преобладанием коричневого и черного. Зато работы малоформатные, выполненные в технике акварели, гуаши, темперы – полная противоположность, так и просятся в хороший альбом, чтобы можно было взять с собой на память. Но какие альбомы! Холод собачий и свету нет. Даже посмотреть толком все невозможно. И обидно становится за художника и его вдову, которая подарила все это богатство городу Еревану, а у Еревана руки не доходят и до этого музея.
На энтузиазме сотрудников держится музей Сергея Параджанова. Это прежде всего директор музея Завен Саркисян и его заместитель искусствовед Карен Микаэлян. Стоял я как-то у газетного киоска, что рядом с тамошней ЦКБ, разговаривал с лечившимся там в тот момент Фрунзиком Мкртчяном, который сменил свое советское имя на старинное армянское Мгер – был такой герой армянского эпоса, не менее знаменитый, чем сам Давид Сасунский. Мгер Мкртчян организовал свой театр. «Вот выйду из больницы, обязательно приходите, Владимир Петрович». Но тяжелая болезнь не отпустила Мгера, и он ушел от нас в конце 1993 года в возрасте 63 лет. Так вот, стояли мы с ним у киоска, и к нам подошли Завен и Карен и пригласили побывать в музее Параджанова, что, оказывается, совсем недалеко, надо только пройти по-над берегом Раздана к старым домам, прилепившимся, как ласточкины гнезда, над ущельем, тут он и будет, дом Параджанова. Ну мы в один прекрасный день туда и отправились, но без предупреждения. В музее не было никого, кроме женщины, занимавшейся уборкой. Оказалось, что она – безработная скрипачка, рада, что хоть такая работа нашлась, да еще в таком хорошем месте. Мы ей представились, и она отнеслась к нам очень приветливо, пустила ходить по музею, и мы с огромным интересом обошли все комнаты и зальца, заполненные массой вещей, живо напоминающих о художнике, который жил и работал в основном в Киеве и Тбилиси, был всемирно известным кинорежиссером («Тени забытых предков», «Цвет граната») и узником ГУЛАГА, куда его посадили явно ни за что. В своем творчестве Сергей Параджанов никогда не забывал традиций великих мастеров всех времен и народов, хорошо владел кистью, мог произвести на свет прекрасную «картину» из битой посуды, осколков цветного стекла и разных железок, любил делать шляпы, кукол, костюмы, коллажи, мозаичные панно, чудную (в смысле причудливую) мебель, всякую всячину, но при этом оставался еще и национальным армянским художником, может быть, сам того не сознавая и не стремясь к этому. В музее есть и семейные фотографии, письма из тюрьмы, интереснейшие альбомы и «Ника» за все его замечательное творчество и подвижничество. Но все это мы рассмотрели не сразу, а во время неоднократных посещений и чаепитий под коньячок с Кареном и Завеном, с которыми подружились. Мы очень благодарны им за то, что они помогли нам открыть для себя и полюбить Параджанова-художника.
И еще об одном замечательном человеке, спасавшем живопись и помогавшем выжить молодым талантам в годы советской реакции и турецкой блокады мне очень хочется рассказать. Имя Генриха Суреновича Игитяна прогремело в Москве в годы застоя, когда на страницах центральных газет вдруг появились сенсационные сообщения о каком-то дерзком армянине, который преодолел все препоны, какие только могли выставить невежественные чиновники, и создал в Ереване музей современной живописи. Музей открыл свои двери в 1972 году, когда в Москве и Питере авангард 20-30-х годов прятали в запасниках, а молодых художников стращали бульдозерами, загоняли в подполье и выталкивали за границу. Музей открылся в здании, выходящем одним боком на главный проспект Еревана. Тогда он носил имя Ленина, сейчас – Месропа Маштоца, творца армянского алфавита. И само это здание стало образчиком модернистской архитектуры, к которому приложил руку очень известный архитектор Джим Торосян. Специалисты называют это «неоконструктивизмом», кому-то он может и не понравиться, а вот живопись там размещалась великолепная – Гарзу, Жансем, Минас, Акоп Акопян, Джотто, Галенц, Элибекяны, Бажбеук-Меликян. Теперь это уже классика. Но когда мы приехали в Ереван и пошли в этот музей, он оказался закрытым на
