выжить даже сейчас. И совершенно не умиляли фотографии его детей на окне. Не должна жить такая мразь, не должна. А он самозабвенно рассказывал о том, что пишет здесь стихи. Я взял в руки тощую тетрадку. Чистое графоманство, рифма гуляет так же, как и ритм, зато сколько пафоса: «Я Родины солдат!» Я совершенно подкупил его просьбой переписать для себя одно из его стихотворений: «Я готов пойти на преступленье, если Родина отдаст такой приказ…» Зачем он это писал – не понимаю. Может быть, играл сам с собой? Он даже улыбался, когда мы прощались. И я не сдержался – уже почти в дверях обернулся и спросил: «А как вы себе представляете сам процесс казни?» Брыкалов осекся, улыбка с его лица сползала очень медленно. Он промолчал и только потом, на фотографии, которую сделал в тот момент Долженко, я увидел этот взгляд. Взгляд волка.
По дороге к выходу я спросил полковника:
– Что, совершенно нет возможности разговаривать с арестованными один на один?
– С осужденными? Ни малейшей. Поймите, каждый лишний день, прожитый им, – счастье, совершенно негаданное для него. Если ему удастся убить или хотя бы покалечить сокамерника или посетителя – это новое уголовное дело, а значит, еще несколько месяцев жизни.
– И что – пытаются?
– Бывает. По инструкции запрещено давать пищу, если осужденный не стоит в противоположном углу камеры.
– Даже при закрытой двери?
– Даже при закрытой двери. В одной камере малолетки умудрились захватить руку нашего сотрудника. Они привязали ее простынями к решетке.
– И что, ничего нельзя было сделать?
– У нас двери открываются наружу. Чтобы открыть дверь в таком случае, нужно было оторвать руку нашему человеку. Еще есть вопросы?
Вопросов не было. Тем более, что мы пришли к выходу. И там меня ожидала приятная неожиданность – мой знакомый оперативник и любитель фантастики Паша Ковальчук как раз получал назад свой пистолет, на пропускнике.
– Выпустили? – спросил я.
– Сдал клиента, возили на следственное действие.
– И как действовал?
– Как следует.
Мы вышли из помещения. Сережа тактично держался в стороне и старался поглядывать на часы не слишком часто. Меня всегда поражала его тактичность. Просто интеллигент на фоне всей нашей богемы. А ведь ему нужно было срочно бежать домой и печатать фото графии.
– Сережа, ты, наверное, езжай домой, а я тут пообщаюсь с профессионалом.
Долженко попрощался, а профессионал несколько удивленно уставился на меня.
– Вообще-то я на работе… – начал он, но я был настойчив и непреклонен.
– С тех пор, как мы с тобой говорили последний раз, ты как-то изменился. Здоровье? – Паша взял быка за рога, как только мы устроились в кафе. И я перешел в режим монолога. Паша слушал молча. Я закончил свой рассказ, а он все еще минут пять молчал.
– Ты когда собираешься на заседание клуба? – неожиданно спросил Паша.
– Понятия не имею, надо поговорить с Владимиром Александровичем, – в конце концов, если опытный человек строит разговор именно таким образом. Тем более, если этот человек капитан милиции и оперативник. Кстати, о его оперативных талантах. Он как-то взял меня на дело и вместе с фотографом. Мы честно постарались не пропустить кульминации, но к моменту нашего прибытия на несчастных жуликах уже были браслеты. Об одном с тех пор я сожалею – прокатиться по главной пешеходной улице города с таким ветерком мне уже никогда не придется.
Мы еще потрепались немного. Паша к моему вопросу не возвращался, я не настаивал. Мы спокойно вышли из кафе. Попрощались, я даже успел сделать несколько шагов в сторону станции метро, но тут Паша меня окликнул:
– Чуть не забыл. К тебе на работу может подойти человек с интересным предложением. Послушай внимательно.
Сержант Лану сверился с картой и поднял руку. Группа остановилась. Двое парашютистов сняли ранцы и разошлись в разные стороны. Лану и трое других парашютистов сели на камни. Радист развернул рацию. Сержант прислонился спиной к скале и расслабился. Сквозь полуприкрытые веки он наблюдал за русскими. За все время их пребывания с группой они не обменялись с Лану и десятком фраз, но его распоряжения выполняли беспрекословно. Сейчас они так же спокойно устраивались на отдых, как и французы. Лану скупо улыбнулся. Когда он впервые увидел этих русских, вылезающих из бронеавтомобиля вслед за лейтенантом от журналистики, они не произвели на него особо благоприятного впечатления. Лану перевидал множество корреспондентов из разных стран, и эти двое ничем не отличались от остальной братии. Болтливые, развязные, слишком вызывающе одетые. За то время, пока они ехали от аэропорта до «Скандарии», эта пара умудрилась совершенно достать своими вопросами и Тома, и капрала Бри. Лану знал, что ему придется бродить по местным скалам с двумя русскими. Поэтому рассказ капрала и собственное впечатление настроения ему не улучшили. Однако, как только группа ушла в горы, стала осторожно обходить посты сербов и мусульман, русские изменились. Движения их стали ловкими, болтливость исчезла. Особенно они подкупили сержанта тем, что передвигались практически бесшумно, а полученное в Сараево оружие несли свободно и профессионально. Во время движения держались они так, чтобы контролировать обстановку с двух сторон. Людей опытных Лану умел отличить от новичков.
Лану посмотрел на часы. Они прибыли вовремя, и теперь оставалось только ждать. Сержант решил было вздремнуть, но тут почувствовал чей-то взгляд. Этим своим чутьем Лану гордился и доверял ему. Он открыл глаза и увидел, что русские тоже что-то заметили. Они почти не изменили своих поз, продолжали так же переговариваться, но руки их уже лежали на оружии. Лану потянулся, зевнул и встал. Солнце стояло высоко, и рассмотреть что-либо вверху на скатах было сложно – слепило.
