хоть хватило порядочности оставить мне и дочери квартиру после развода.
– Ты понимаешь, что скоро перестанешь получать деньги на дочь? – Говорить с ней о совести и жалости бессмысленно. – Еще три-четыре месяца. Потом девочку заберут. И деньги пойдут в государство, на содержание ее в клинике.
– Жадные мерзавцы, – процедила мать. – Отобрать у несчастной матери последнее…
– Машу можно было вылечить. Если бы ты сразу отдала ее в клинику…
– И что? Что? Я тебя спрашиваю – что тогда было бы? Она была бы здорова, пришла бы в нашу квартиру… дальше что? Жила бы как ни в чем не бывало? А на какие деньги она бы жила? На какие деньги жили бы мы? На алименты этого неудачника? А что сказали бы соседи, люди, знавшие, почему с ней такое? Вы не слышали, как кричат «братская подстилка»? Открываете штору, а за окном, на противоположной стене, надпись – «неземное блаженство». Большими буквами, которые светятся в темноте и которые нельзя стереть. Что ей делать?
– Она сама бы решила.
– А я? Мне как с этим жить? Если бы она вернулась нормальной, если бы нашла свою любовь…
– Любовь? – переспросил Гриф.
– Конечно. Мы много говорили с ней об этом… Вечерами смотрели на звезды…
– Что же ты сама не пошла, сука?
Елизавета Петровна воровато оглянулась и ухмыльнулась:
– А если бы не получилось?
Гриф почувствовал, что еще немного, еще минута – и он убьет эту стерву.
– Сколько ты потребовала у мужа? Когда он должен был принести тебе деньги?
– Он сказал – через месяц. Поскольку сказал он это три с половиной недели назад, то, выходит, на днях.
Миша застонал, пошевелился, пытаясь подняться.
– Ты уже подготовила документы? – спросил Гриф.
– Зачем тебе это?
– Подготовила? Твой бывший муж должен был торопиться. Он потребовал, чтобы ты подготовила все документы.
– Откуда у него деньги? – снова засмеялась Елизавета Петровна.
– Но документы ты все равно приготовила. Ты не захотела бы упустить даже такого шанса. А Быстров не поверил бы тебе на слово. Ты приготовила документы.
– Не без того. Они здесь, но там не вписано его имя.
– Отдашь документы мне…
– Понравилась девочка?
Гриф замахнулся, но Елизавета Петровна даже не вздрогнула.
– Хорошо, – удовлетворенно кивнула Елизавета Петровна. – Тебе я даже уступлю. Сделаю скидку.
– Документы, – сказал Гриф.
– Да пожалуйста! – Елизавета Петровна встала с кресла, подошла к шкафчику в углу и достала несколько листков бумаги. – Нотариус все подписал и заверил.
Еще она принесла с собой карточку. Бросила на журнальный столик.
– Не наличными же ты принес… Сначала ты перечисляешь мне деньги, вот… – Елизавета Петровна аккуратно вывела магнитным карандашом на своей карточке требуемую сумму. – Потом я отдаю тебе…
Елизавета Петровна потеряла сознание. Трудно было не потерять сознание после такого удара. А Грифу было трудно так ударить. Так, чтобы не убить.
Гриф достал из кармана рубашки свою карточку и карандаш, положил на карточку Елизаветы Петровны сверху, спохватился, посмотрел в документы. Все нормально. Хоть тут не соврала.
Гриф поставил свою подпись на карточке. Подождал, пока буквы исчезнут. Все, оплата произведена. Можно было просто забрать документы и уйти, но так решил Машин отец. И не было у Грифа права это решение отменять.
– Инга! – крикнул Гриф. – Соберите Машины вещи. Она уезжает.
Но сразу уехать не получилось. Лукич не возражал, Инга не возражала, охранник тоже не имел ничего против– плохо стало Маше. Гриф даже не успел объявить ей об отъезде. Только отдал распоряжение Инге, как в комнату влетел охранник.
Приступ. Очередной и такой несвоевременный. Машу пытался удержать Лукич, шептал ей что-то, потом кричал, но она вырывалась, отталкивала его и что-то выла низким утробным голосом. Зрачки закатились, в уголках рта появилась пена.
Подбежала Инга с медблоком, профессиональным движением закрепила его на предплечье Маши. На блоке замигал индикатор инъекций. Высветились цифры – пульс и давление. Маша затихла.
– Это третий приступ за день, – строго глядя перед собой, сказала Инга. – Вчера было два.
Гриф сел на ступеньках крыльца, потер лоб. Все идет не так, все рушится в задницу.
