Он посмотрел на Младшего, словно прося помощи.
– Не могут быть осуществлены одновременно, – подхватил Младший. – Если осуществляется европейский план – плохо нашим российским друзьям, если Россия выигрывает – мы истечем слезами по поводу наших европейских приятелей.
– Что делать? – вопросил Старший.
– Что делать? – вскричал Младший.
– Мы ведь любим их одинаково, – сказал Старший.
– Абсолютно! – сказал Младший. Артуа и Клеев молчали.
Спектакль был отвратительным, но прервать связь было смерти подобно. Словно шел аукцион, в котором побеждал тот, кто был менее брезглив и глубже мог засунуть свою гордость.
– А пусть они сами решат! – сказал Старший.
– Действительно! – сказал Младший. – А чтобы им было легче принять решение, мы им покажем кино… Мы покажем им кино?
– Ты о каком кино? – спросил Старший. – О том, что из Америки?
– Конечно, о нем, – ответил Младший. – Я включаю…
И он включил.
Звезды. Космос. Земля, затянутая облаками.
Камера снижается, входит в облака. Видно, как скользят мимо объектива темные пряди. Голубое небо. От горизонта до горизонта.
Бескрайняя равнина. Пустыня. Желто-красная поверхность, изрытая, покрытая ямами, истинный размер которых становится понятным, только когда камера снижается.
Диаметры ям – сотни метров. Ям – тысячи, они покрывают всю пустыню, камера летит над ними, ускоряясь, ямы мелькают все чаще, сливаются в сплошное драное полотно, которое все не заканчивается и не заканчивается…
Потом, словно вспышка, – поверхность моря. Яркие солнечные блики.
И женская фигура, сжимающая в руке факел. Гигантская женская фигура, одиноко стоящая на небольшом островке, отделенном от пустыни проливом. Камера останавливается на несколько секунд перед скульптурой, облетает ее, не торопясь. Несколько зубцов в короне сломано, левая рука, раньше державшая книгу, обломана и лежит внизу, у подножия.
Камера снова ускоряется и несется вдоль берега, на север, резко уходит в глубь материка. Пустыня- пустыня-пустыня… Ямы-ямы-ямы…
Корабли.
Раздувшиеся серо-зеленые бугристые туши, бесконечными рядами лежащие на земле. Десятки. Сотни. Тысячи. Сотни тысяч.
Солнечные лучи не могут удержаться на их лоснящихся боках, стекают грязными потеками.
Камера замирает. Начинает медленно набирать высоту.
Корабли заполняют собой все внизу. Их невозможно сосчитать. Камера взлетает все выше, но ряды кораблей все не заканчиваются.
Камера уходит в облака.
Космос. Яркие звезды.
– Как вам кино? – спросил Старший. – Что-то нужно пояснить?
Катрин Артуа закрыла глаза. Герман Николаевич выругался.
– Это кино превращает ваши потрясающие истории в бред. – Младший стал серьезным, будто и не он дурачился всего минуту назад. – Кто бы из вас сейчас ни победил, один показ этого сносит его к чертовой матери. Согласны?
Катрин Артуа сжала виски руками. Герман Николаевич снова выругался.
– Я не слышу, – сказал Младший. – И мой друг тоже не слышит. Согласны?
– Да, – оба ответили одновременно.
– Не слышу. – Младший приложил ладонь к уху.
– Да! – выкрикнули оба одновременно.
– Это лучше. Теперь… – Младший задумался. – Попытайтесь нас уговорить. Предложите нечто такое, что резко перевесит чашу весов в вашу сторону. Вот, например, мадам Артуа могла бы сейчас, прямо сейчас изобразить стриптиз? А, мадам Артуа?
Мадам Артуа медленно встала из-за письменного стола. Подняла руку, расстегнула пуговицу на блузке. Вторую.
– Стоп-стоп-стоп! – скомандовал Старший. – Остановитесь. Получается нечестно – господин Клеев не сможет конкурировать с великолепной Катрин в этой области. Стриптиз придется исключить.
– Тогда я предлагаю дать обеим сторонам по пять минут на размышления, – предложил Младший. – Время пошло.
Младший отключил связь.
