Я покорно принял его предложение и сел на стул, который стоял таким образом, что я мог видеть лицо Константина Константиновича, сидящего за роялем.
— Ты готов? — спросил он.
— Д-да, — дрогнул я.
— Тогда расслабься и впусти эту гармонию в свою душу, — сказал он, открывая крышку рояля. Немного помолчав и посмотрев на клавиши, он глубоко вздохнул и начал играть Восьмую фортепианную сонату Бетховена. Мелодия была прелестна, она даже как-то преобразилась в его исполнении. Он играл виртуозно, вдохновенно, эмоционально, немного раскачиваясь, иногда запрокидывая голову назад.
Закончив играть, он медленно бесшумно закрыл крышку и посмотрел на меня.
— Разве это не гармония, Герман. Я иногда вообще поражаюсь, как такое может сочинить столь жалкое и беспомощное существо, как человек. Сдается мне, что рукой незабвенного Бетховена водил сам Творец. И если я прав, то эта музыка будет жить вечно в любое время в любом пространстве. Ты согласен?
— Согласен, — ответил я, будучи уже в полном спокойствии. Страх растворился, как fata Morgana.
— У созданного Творцом нет граней времени и пространства, но есть вечность. И как он выбирает тех, чей рукой будет водить по бумаге? Я этого не представляю. А помнишь, я в поезде говорил тебе об отсутствии границ между временем и пространством?
— Конечно, помню, — бодро ответил я.
— Я рад, что ты успокоился и больше ничего не боишься. Ведь так?
— Так.
— Это хорошо. А теперь, будь добр, подойди ко мне. Тут на рояле лежит свежий номер газеты «Известия». Возьми и прочти мне вслух, что написано на первой странице.
Подойдя к роялю, я увидел, что на нем и в самом деле лежит газета, но как она сюда попала, я предположить не мог. Честно говоря, меня уже мало что удивляло.
— Читай, — сказал Константин Константинович.
То, что было написано в «Известиях» я не забуду никогда. Я приступил к чтению вслух: «… июня 20.. года, около трех часов ночи по московскому времени, скорый поезд №696 Санкт-Петербург-Адлер, в результате столкновения с автобусом «Икарус» на железнодорожном переезде сошел с рельсов. Точное число погибших устанавливается, но становится совершенно ясно, что их более пятидесяти человек. Достоверно известно, что в автобусе находилось семнадцать детей, троим из которых не исполнилось и трех лет…» На этой же странице были фотографии нашего поезда.
Закончив читать, я застыл, как застывают шизофреники, и уставился в улыбающиеся глаза Константина Константиновича.
— Что скажешь, Герман?
— Ч-ч-что же это п-получается — заикался я, — мы все погибли?
— Получается так. Но это только с одной стороны, а с другой — мы вроде бы и живы, — улыбнулся он.
— Как же это в-возможно, Константин К-константинович? — спросил я и немного пошатнулся на ногах.
— Все очень просто, я же тебе объяснял. Не хочу сейчас об этом. Хочу насладиться минутой. Уж прости. Мне совершенно не жаль тех, кто погиб. Если бы ты верил в мою теорию, Герман, тебе бы тоже не пришлось расстраиваться. Ведь если мы живы, вполне возможно, что живы и все остальные. Только где они теперь, разве поймаешь кучку душ в бесконечности пространства. Живут, быть может, уже другой жизнью, а кто-то слился с тем, кто его породил. Все возможно… Ну, ты не грусти, я покажу тебе нечто для тебя замечательное. Ты согласен? А впрочем, это не важно, я все равно тебе покажу… Тебе понравится. Закрой глаза…
4
— Можешь открывать, — мило сказал Константин Константинович. — Хотя стой так, — неожиданно крикнул он. — Я хотел рассказать тебе одну историю. Знаешь, что я больше всего не люблю в людях?
— Не знаю, может, гордость, надменность, чувство всесилия, тщеславие, честолюбие, ложь, — перечислял я, не открывая глаз, пытаясь угадать.
— Нет. Ты не угадал, Герман. Больше всего я не люблю человеческое любопытство. Да! — вскрикнул он, — именно его я больше всего ненавижу. Не будь человек так любопытен, он бы избежал многого. Любопытство — есть величайший порок, по моему мнению. И этот извечный вопрос: «А что будет, если?..» Наиглупейший вопрос!
Я чувствовал себя неловко, стоя с закрытыми глазами и слушая его. Ничего не видя, я отлично ощущал легкое дуновение ветерка, слышал щебетание птиц и пр.
— Знаешь, — продолжал он, — сколько зла в мире происходит именно из-за этого вот вопроса. Взять хоть наше железнодорожное происшествие. Виноват в нем водитель автобуса. Он видел, что мигал предупреждающий знак, который сообщал о приближении поезда, но этот болван спросил себя: « А что, если я успею проскочить?» Этот любопытный растяпа и предположить не мог, что автобус заглохнет прямо на переезде! Вот так! И знаешь, сколько таких случаев было и будет еще?
Немного помолчав, он заговорил вновь:
— Расскажу в этом смысле один случай. Я знал одного человека, который был так же любопытен, как и все люди. И любопытство его же и сгубило. У него была красавица жена, в которой он души своей не чаял. Она любила часто ездить к одной своей подруге в гости, на дачу. А он, как любой любопытный и недоверчивый муж, сомневался в правде ее слов. И вот в один из дней она снова поехала на дачу. Кстати, он знал подругу и сам бывал на этой даче. Именно в этот день его любопытство победило его разум, и именно в этот день он задал себе этот пресловутый вопрос: «А что, если?..» Так он решил проверить жену и съездить на дачу, чтобы удостовериться в ее словах. Приезжает он на дачу. Все с виду мирно. Только несколько машин незнакомых во дворе стоят. У нашего любопытного тревога. Он подходит к двери двухэтажного дома, открывает дверь и заходит внутрь. Доносятся непонятные стоны. Пот проступил на лбу любопытного. Он свернул на захламленную террасу. Как ты думаешь, — обратился он ко мне, — что у него в голове?
— Я думаю, — ответил я, — что он подозревает ее в измене.
— Молодец, Герман. Так вот. На террасе, как специально, лежал большой тупой колун. Он, не раздумывая, берёт этот колун и продолжает движение по дому, в котором все стонет. Надо заметить, что смертный был дюжим мужчиной. Он поднимается по лестнице на второй этаж, а стоны все громче и их уже больше, чем должно быть. Он встает перед дверью и слушает. По его подсчетам, там три мужчины и четыре женщины. Рука крепче сжимает колун. Он тихо приоткрывает дверь, и что он видит? Его жена сидит верхом на каком-то мужчине, над ней стоит еще один, подруга её с двумя девушками и парнем развлекаются рядом. Одним словом — оргия. Самая настоящая оргия! Любопытный, долго не размышляя, влетает в комнату. Первым ударом он ломает череп мужчине, который стоит над его женой. Второй удар он наносит по спине своей жене, от чего ее позвоночник хрустнул, как веточка, а кровь изо рта вылетает на лицо мужчины, лежащему под ней… Ну а дальше все остальные, с ещё большей жестокостью. Весь в крови он спускается вниз. Берет канистру с бензином и поджигает дом, в котором семь трупов. А сам, взяв охотничье ружье отца жениной подруги, стреляет себе в рот дробовым патроном так, что от головы его остался только подбородок. Вот тебе и любопытство. Доверие в этом случае лучше, чем любопытство. Не правда ли, Герман?
Я впал в состояние транса от услышанного. Холодок пробежал по спине. Но я собрался и ответил утвердительно.
— Теперь, пожалуй, можешь открыть глаза, — тихо сказал Константин Константинович.
Не хватит никаких слов описать то удивление и даже волнение, вдруг охватившее меня, когда я увидел перед собой свой, давно уже сгоревший деревенский дом, двор, по периметру которого росли столетние липы — в тени этих разросшихся пышной кроной деревьев так приятно задремать в полуденный зной; старый, покосившейся сарай со смоляной крышей, повалившейся забор, который мы вместе с бабушкой
