подпирали большими, тяжеленными бревнами, криво сколоченную уборную. Полуразрушенная церковь за забором, все та же. В неё я любил в детстве заходить и вслушиваться в тишину, изредка нарушаемую шелестом крыльев пролетевшей вороны… В мое последнее лето в деревне эту церковь стали восстанавливать. Приехал отец Владимир из N со своим многочисленным семейством. Ближе к середине лета, когда уже четвертая часть храма была готова, в церковь по звону колокола стали тянутся богомольные старухи, так мечтавшие увидеть на своем веку действующий храм, который разрушили еще в двадцатых годах прошлого столетия. На службу приходили и из соседних деревень, в которых и вовсе не было церквей.
— Этого просто не может быть! — вскрикнул я и рухнул на траву. — Я не верю своим глазам! Дом-то наш давно сгорел! А здесь он стоит, как там, в моем далеком детстве. Как же это все возможно?
— Очень просто, — спокойно ответил Константин Константинович, и лицо его расплылось в улыбке. Только прошу тебя, не задавай мне никаких вопросов больше. Я не отвечу тебе. Помни одно: нет граней, все слито воедино, и пространство, и время. А теперь у меня для тебя последний сюрприз. Давай выйдем за ограду. — Он подошел к калитке, открыл ее и пропустил меня первым.
Я вышел в залитый солнцем летний день со всей его красотой и многообразием. Судя по солнцу, было около пяти часов пополудни.
— Давай подойдем ближе к церкви, — попросил Константин Константинович, — действие будет разворачиваться именно там.
Мы не спеша направились к храму, к нам навстречу на пригорок вышел отец Владимир, которого я помню еще с детства. Я начинал немного волноваться, на что Константин Константинович сказал мне, будто отец Владимир, равно как и все остальные, кого бы мы ни встретили, нас не видят. Будто это совершенно другое время, в котором нас нет.
— Не паникуй, — сказал он, я лишь хочу напомнить один случай, который ты бережно хранишь в своей памяти. Не удивляйся ничему. Если я сказал, что тебя на самом деле нет в этом времени, то это не совсем точное определение. Ты есть, но тот, который был тогда. Понимаешь?
— Боже, это что, я себя сейчас маленького увижу? — воскликнул я.
— Именно. Стой и смотри. Через минуту ты выйдешь вон из того оврага и подойдешь к отцу Владимиру…
— Да-да-да, я помню, он мне еще предложит…
— Тихо-тихо, — остановил мой начинающийся восторг Константин Константинович. — Давай ближе подойдем к отцу Владимиру, чтобы ты все расслышал. Расслышал свой голос из далекого прошлого, так сказать, — улыбнулся Константин Константинович, демонстрируя свои белые зубы.
Мы подошли вплотную к священнику, который и вправду нас не видел и ни о чем не подозревал. Я был в абсолютном замешательстве от всего происходящего, но старался, изо всех сил старался себя держать в руках.
Через минуту из оврага выбежал маленький, как две капли воды похожий на меня мальчик (это и был, собственно говоря, я лет четырнадцать назад), который направлялся к отцу Владимиру. Через минуту он уже стоял перед ним, совершенно не подозревая о том, что в это же самое время на него смотрит он же, только четырнадцать лет спустя.
— Смотри, Герман, — начал отец Владимир, обращаясь ко мне маленькому, едва сдерживая улыбку от радости, — колокол поставили! Ты видел?
— Да вы что! — воскликнул я — маленький и посмотрел вверх на колокольню, где и в самом деле висел колокол. — Вот это здорово! Он теперь будет звонить?
— Конечно, будет! А как же ещё? Знаешь, что, Герман, — взяв меня — маленького за плечо, улыбаясь, произнес отец Владимир, — сейчас будет служба, и не мог бы ты известить о ней, позвонив в этот колокол?
— Я? Я позвонить в колокол? — воскликнул мальчик, похожий на меня.
— Да, ты, а что в этом такого? Забирайся, только осторожно, по этому мостику наверх и начинай звонить. Только звони спокойно и равномерно, вот так: бом-бом, потом пауза и снова бом-бом… Понял?
— Ага, — ответил я — маленький и взобрался на самый верх колокольни.
Вслед за мной, четырнадцатилетней давности, по мостику поднялся я, уже взрослый, вместе с Константином Константиновичем. Пока я — маленький звонил в колокол, как меня научил отец Владимир, я же взрослый наслаждался видом на окрестности, который открывался с колокольни, как в тот день, когда я в прошлом после того, как позвонил в колокол, замер от красоты, открывшейся моему взору. Я совершенно забыл о присутствии Константина Константиновича, просто наслаждался сладостной картиной реального воспоминания вместе с собой маленьким. Сверху были видны крутой поворот реки, противоположный её берег, на котором росли кусты шиповника и мать-и-мачеха. Крутой поворот реки был, как на ладони. Мне даже удалось увидеть баржу, выходящую из-за поворота, обходившую бакен. Дальше за рекой открылась панорама просторных заливных лугов, похожих на огромный светло-зеленого цвета ковер. А еще дальше я увидел свой любимый мост через Оку. Сейчас он был в дымке, но в более прохладное время, когда воздух прозрачен, моим излюбленным занятием было смотреть на него в бинокль, встав на лавке в своем дворе, и считать машины. Из двора мне его было хорошо видно, так как наш дом стоял прямо на горе над рекой. В противоположной стороне была видна вся извилистая дорога, ведущая к «большаку» — так называли в деревне большую трассу. По сторонам извилистой дороги стояли пустые скособочившиеся дома, брошенные своими хозяевами, сараи старой, дореволюционной постройки. Третий дом слева не был пуст. В нем жил дядя Паша по прозвищу Святой, который как раз в это время выгонял пастись коз к реке. Я видел, как самый шустрый и любимый мною козел Боря полетел вперед всех к самой церкви. Дядя Паша вправду был очень добрый старик. Его дом был разделен на две части перегородкой. Во второй половине жила его бывшая жена с новым мужем. Они разошлись давно — меня еще не было на свете. Теперь их отношения были дружескими. Дядя Паша приходил к ним стричь их овец, они помогали ему заготавливать сено. Вместе с её новым мужем он косил, вязал снопы, раскладывал сено на сушилы и т. д. Святой меня очень любил. Мы часто вместе сидели с ним на реке, он любезно давал мне свою лодку, чтобы я мог рыбачить или сплавать на противоположный берег искупаться. На том берегу был песок, а на стороне деревни ил и ракушки, которые резали ноги. Этот старик научил меня рыбачить пауком. У меня здорово получалось ловить рыбу, а когда поймаю большую щуку или того лучше судака, я был на седьмом небе от счастья, и мне не терпелось похвалиться перед бабушкой своим уловом. Со Святым мы здорово проводили время. Позже, когда я уже не ездил в деревню, дядя Паша, как только встречал бабушку, идущую в магазин по извилистой дороге, непременно спрашивал так: «А чего ж малой-то больше не приезжает?.. Уж больно хороший парень-то… Ну (вздыхая), может, когда еще и приедет… Либо доживу. Ай, женился? (потом сам себе отвечал) Да нет, малой ещё. Может, приедет…» Потом сгорел наш дом, и бабушка сама перестала туда ездить. А дядя Паша, наверное, уже умер. Я всегда буду его помнить как одного из добрейших людей, мною виданных…
Как только первые богомольные старухи начали идти к службе, я — маленький отпустил веревку и принялся смотреть вдаль. Я же нынешний подошел прямо вплотную к самому себе и нежно тронул свои же русые волосы. Затем, когда мальчик, как две капли воды похожий, посмотрел в мою сторону, я в свою очередь наклонился к его лицу и долго смотрел ему (себе) в глаза.
Все закончилось, когда мальчик побежал вниз по мостику к своему или нашему дому и скрылся в нем. Константин Константинович, все это время молчавший, так же молча взял меня за локоть, и мы спустились с колокольни. Пока мы спускались, мне вспомнился так мною любимый тихий вечер в деревне, когда солнце уже зашло за березовую рощу, но было еще светло и как-то особенно приятно на душе. Вплоть до десяти часов вечера стояла волшебная атмосфера: еще не ночь, но уже не день. А первые, громко стрекочущие сверчки в кустах смородины, росших около террасы, и начинавшиеся лягушачьи серенады, да сонмы комаров оповещали о наступлении ночи. Роса ложилась на траву, а в воздухе витал сладковато-влажный запах. Ближе к одиннадцати на небосклоне появлялась луна, казавшаяся намного больше и желтее, чем в городе, и миллионы звезд, мерцая, завершали пасторальную картину деревенской жизни.
— Ну, что? — прервал мои воспоминания Константин Константинович в тот самый момент, когда под ногами ощущалась твердая земля, — теперь нам пора расставаться.
— Да, — протянул я и безнадежным голосом добавил: — Константин Константинович, скажите, а я умер в том поезде?
— Чудак ты, Герман. — Улыбнулся он. — Закрой глаза…
