Хорек снова встал на колени.
– Четверо, – шептал он. – Четыре всадника.
По щекам текли слезы.
Четыре всадника. Четыре всадника.
– Четверо, – сказал Ловчий. – Красиво завернули наши с тобой неизвестные доброжелатели.
Они с Хозяином уже поднялись в зал, к камину, горевшему с утра, скинули плащи и сели за стол. За пустой стол. Кухарка вместе со всеми слушала Слепого, а потом вместе со всеми отправилась за имуществом покойных. Кухарка всегда славилась хозяйственностью и домовитостью. За то и в замок была допущена.
– Конец света? – спросил Хозяин, глядя в огонь.
– Ну... – невесело усмехнулся Ловчий. – Там нужно слишком много всякого, чего люди сделать не смогут. Четыре убийцы – всего лишь символ. Намек, если вам будет угодно.
– Чего люди сделать не смогут, – повторил за ним Хозяин задумчиво. – Люди не смогут.
Ударение он сделал на «люди». Грустно так сделал ударение, печально.
– Брось, – сказал Ловчий. Хозяин промолчал.
– Да нет... Не могут боги вмешиваться...
– Напрямую вмешиваться, – напомнил Хозяин. – Громовержец, вон, корабль сомы людям передал. И ничего. Жив и здоров.
– А кстати, – встрепенулся Ловчий, – он не сказал, зачем отдал сому? Да еще столько.
– Я не спрашивал. Да и зачем он передал – не важно. Важно, зачем амброзия людям. Вот в чем фокус. Помимо бессмертия. И сдается мне...
– И тебе тоже? – усмехнулся Ловчий. – Тут понятно даже и ежу. И эти четверо были налиты сомой по самое некуда, и убийца на дороге... Нам что-то хотят сказать. Всё ведь до кучи – посол этот приехал требовать расторжения Договора, и сома, и четыре всадника...
– Что-то мы упустили, – сказал Хозяин. – Что-то важное. Понять бы, что именно.
Ловчий зачем-то извлек из ножен кинжал, покрутил ого в руке, замахнулся и ударил кинжалом в столешницу. Поклонился и посмотрел под стол, на остриё кинжала, пробившего дубовую доску. Потрогал острие пальцем.
– И остается нам ждать нового чуда, – сказал Ловчий. – И что-то мне подсказывает, что долго ждать не придется.
Ловчий был прав. Или не прав. Или не совсем прав. Это как посмотреть.
Чудо. Для селян прозревший Слепой был чудом. Для того же Ловчего – всего лишь результатом промывания глаз сомой. Для охотников чудом было то, с какой ловкостью четверо управились с Хуторами, но для Ловчего, опять-таки...
А вот то, что к вечеру, перед самым заходом солнца в Три деревни въехала небольшая парная повозка, внешних признаков чуда не имело. Сидевший на передке с вожжами в руках толстяк на первый взгляд ничего чудесного собой тоже не представлял. И даже не толстяк он был, а так, толстячок. Какое уж тут чудо!
С другой стороны... С другой стороны, то, что и повозка, и кони, и толстяк вообще смогли преодолеть февральские хляби, если уж не было чудом, то стояло к чудесам очень близко.
Первым это сообразил Левша, который со Стуком и Ворюгой возвращался с Хуторов.
Все трое подъехали к повозке и, насколько умели вежливо, поинтересовались, откуда приперлась эта колесница, чего, блин, вознице нужно в этих местах, и как это он вообще смог сюда добраться.
Возница откинул мокрый капюшон. Стала видна тонзура и крест на груди.
– Волею святой церкви, – сказал возница, – и Божьим чудом, вырвавшим смиренного служителя Божьего из лап лукавого без потерь и убытков.
– Чудом, говоришь? – переспросил Стук.
– Чудом, – кивнул священник.
– Будь ты неладен, – сказал Левша.
Священник перекрестился. Он смиренно ждал, не обращая внимания на мелкие холодные капли, настойчиво стучавшие по давно не бритой тонзуре.
– Далеко путь держишь? – спросил Левша.
– В Три деревни, дабы сменить тамошнего священника, а что?
– Ничего, – сказал Левша. – Езжай сразу в замок.
– Но... – начал священник, всплеснув руками.
– Не-а! – сказал Ворюга, ловко перебираясь с седла на повозку и отбирая вожжи. – В замок, батя, в замок.
– Мы вперед поедем, предупредим, – Левша подхватил повод лошади Ворюги. – Не задерживайтесь тут.
Когда Левша и Стук исчезли за пеленой дождя, Ворюга засмеялся и хлопнул священника по плечу:
– А нет ли у тебя, святой отец, чего-нибудь для сугреву бедного раба божьего.
