— Мне обычно нужно несколько часов, чтобы прийти в себя.
— Ну, это не мой случай.
Леон улыбнулся. «Ты мне не нравишься», — подумал Нильс, и эта мысль не хотела его отпускать. Ведь так оно и есть, Нильсу не нравится Леон. Способность спать младенческим сном после ночи, проведенной в компании трупа и раненых детей, ему несимпатична. К счастью, в их разговор вмешалась Анни:
— Тебя искал Соммерстед.
— Соммерстед? — повторил Нильс, поднимая глаза на Анни.
Секретарша кивнула. Не исключено, что в ее взгляде промелькнуло сострадание.
Мало кому из коллег Нильса выпадала на долю личная встреча с инспектором полиции В. К. Соммерстедом в его собственном кабинете. Полицейская байка гласила, что за всю карьеру в полицейском управлении в кабинет к инспектору можно попасть не больше трех раз: для получения первого выговора, для получения второго выговора и для получения двадцати минут на сборы своего барахла перед увольнением. Нильс был у него уже дважды. Два выговора.
— Как можно быстрее, — добавила Анни, призывно улыбаясь Леону.
Нильс увлек ее в сторонку, к автомату с кофе.
— Он только обо мне спрашивал?
— Он не сам спрашивал, звонила его секретарша и просила, чтобы ты поднялся к нему, как только придешь. А что? Что-то случилось?
На стеклянной двери приемной черными буквами было написано «В. К. Соммерстед». Никто не имел ни малейшего понятия о том, что скрывается за инициалом «К.», не исключено, что он был добавлен просто для благозвучия. Соммерстед говорил по телефону, но его широкая челюсть при этом совершенно не двигалась, и Нильс подумал, что Соммерстед мог бы стать отличным чревовещателем.
—
— Бентцон!
Соммерстед закончил свой разговор и панибратски махнул рукой.
— Садись, садись. Как жизнь?
— Все хорошо, спасибо.
— У нас тут сейчас чистый ад.
— Могу себе представить.
— Скоро приземлится Борт номер один. Копенгаген просто кишит главами государств. Службе безопасности везде мерещатся террористы. Мне лично кажется, мы просто нервничаем, как любая уважающая себя хозяйка большой вечеринки. Это скоро пройдет.
Соммерстед фыркнул, сделал глубокий вдох и наконец-то вспомнил о том, почему Нильс сидит перед ним.
— Я рад, что ты снова в строю, Бентцон. — Он положил свои очки на стол. — Я слышал, тебе пришлось раздеться. Они становятся все сообразительнее и сообразительнее.
— Она будет жить?
— Девочка? Да, с ней все в порядке.
Он угрюмо кивнул, густые брови придвинулись чуть ближе друг к другу в озабоченной гримасе. Очень доверительно, но Нильс на это не купился. Ни для кого не секрет, что Соммерстед — талантливый манипулятор, он-то как раз пять лет назад прошел тот самый тренинг, от которого отказался Нильс. Современные начальники полиции представляют собой помесь телеведущего, политика и начальника отдела кадров.
— Ты так хорошо умеешь разговаривать с людьми, Нильс.
— Да? — без особого доверия спросил Нильс, чувствуя, что Соммерстед только что расставил перед ним ловушку.
— Я действительно так думаю.
— Спасибо.
Ловушка тут же захлопнулась:
— Иногда, может быть, даже чересчур хорошо? — Взгляд Соммерстеда стал еще более пронизывающим.
— Это вопрос?
— Мирослав Станич, наш сербский друг. Помнишь его?
Нильс беспокойно поерзал на стуле и тут же пожалел об этом, понимая, что от глаз Соммерстеда его ерзанье не укрылось.
— Я слышал, ты проведывал его в тюрьме. Сколько раз ты там был? Один? Больше?
— Вы поэтому меня вызвали?
— Ведь он же психопат!
Глубокий вдох. Нильс смотрел в окно, не имея ничего против неловких пауз. Пока Соммерстед ждал от него какой-то реакции, Нильс вспоминал Мирослава Станича.
Семь или восемь лет назад его должны были выдать в Гаагу. По подозрению в совершении военных преступлений в Боснии. Какими-то неисповедимыми путями ему посчастливилось получить статус «гуманитарного беженца» в Дании, но очень скоро датские власти поняли свою ошибку: Станич никакой не несчастный сербский беженец, он работал охранником в печально знаменитом концлагере Омарска, а теперь вот получает трехразовое богатое витаминами и минералами бесплатное питание в ресторане «Дания». Перед экстрадицией он совсем потерял самообладание и взял в заложники двух других беженцев в миграционном лагере «Сандхольм». Когда Нильс прибыл на место, Мирослав Станич требовал транспорт, на котором он мог бы выехать за пределы страны, грозясь в противном случае перерезать горло одной из заложниц. Он не блефовал и действительно тогда чуть не убил молодую албанку, врачи из Королевской больницы просто чудом спасли ей жизнь. После этой истории только ленивый не выказал Нильсу свое неодобрение. Особенно усердствовал Леон, недоумевая, почему Нильс просто не пристрелил психопата. Вместо этого Нильс вел переговоры с сербом полдня. Мирослав Станич ни на секунду не раскаялся в своих военных преступлениях, так что тут Соммерстед абсолютно прав: Станич — чистой воды психопат, но при этом чертовски обаятельный, Нильс даже рассмеялся однажды над какой-то его шуткой. Мирослав Станич боялся тюрьмы и одиночества, прекрасно понимая при этом, что его песенка спета и что его ждут двадцать лет за решеткой. Нильсу оставалось только помочь ему перейти от понимания к тому, чтобы сдаться.
Соммерстед по-прежнему ждал реакции.
— Я дал ему слово, Соммерстед. И так как он отбывает наказание в Дании, у меня есть возможность это слово сдержать.
— Дал ему слово? Ты пообещал ему навещать его в тюрьме?
— Это было условие, на котором он согласился отпустить заложников.
— Ну и забудь о своем слове, Бентцон. Заложники освобождены, Станич получил по заслугам. Ты знаешь вообще, что о тебе говорят остальные?
Нильс надеялся, что это риторический вопрос.
— Знаешь?
В. К. Соммерстед на мгновение стал похож на врача, готовящегося сообщить умирающему пациенту горестную правду.
— Что я маниакально-депрессивный? — предположил Нильс. — Что у меня не все дома?
— Особенно последнее. Они не знают, чего от тебя ждать, Нильс. Вроде только-только ты сидел дома на больничном — и вот уже наносишь визиты всем окрестным психопатам.
