— Сначала я была его ученицей.
Нильс попробовал сосредоточиться на ее словах. Ханна села на диван и накинула на худые плечи серый плед, полный кошачьей шерсти.
— Я астрофизик, и мы много разговаривали с ним о математике. Густав — один из ведущих математиков Европы.
— Вы астрофизик?
— Да. Была, по крайней мере. Мы начали встречаться. Поначалу я просто поражалась тому, что такой гений, как Густав — а я безо всяких колебаний называю его так, потому что он действительно гений, — со мной флиртует. Позже я в него влюбилась. У нас родился Йоханнес… — Она запнулась, и Нильс заметил скорбь в ее взгляде — да, определенно скорбь. В то же мгновение он вспомнил о том, что Ханна Лунд потеряла сына. Йоханнес погиб, покончил жизнь самоубийством.
В комнате наступила тишина, но молчание не казалось тягостным, так что никто из них не стал спасать ситуацию бессмысленным разговором. Она знала, что он знает.
— Вы живете здесь круглый год?
— Да.
— И вам не одиноко?
— Вы, кажется, не об этом пришли поговорить.
Нильс чувствовал, что внезапный холод в ее голосе призван скрыть скорбь, которую она ни с кем не хотела делить. Работа с горем — краеугольный камень в работе переговорщика, психологи тратят большую часть времени на то, чтобы обучить полицейских именно этому. Когда люди не могут справиться со своей скорбью, это всегда заканчивается плохо: оружием, заложниками, самоубийствами. Нильс неоднократно выступал в роли того, кто должен сообщить родителям ужасное известие о том, что их ребенка больше нет. Он знал все фазы, через которые должен пройти скорбящий. Интересно, как давно сын Ханны покончил с собой? Нильс догадывался, что она находится сейчас в так называемой «фазе принятия», когда скорбящий пытается потихоньку вновь повернуться лицом к миру и снова — возможно, только на короткое мгновение, — отваживается заглянуть в будущее. Фаза, конечная цель которой сказать «прощай». Расстаться. Самая сложная фаза горя. Долгий внутренний путь. Многие сдаются, не дойдя до конца, проигрывают битву. Результат этого проигрыша бывает чудовищный: жизнь в глубокой депрессии. В некоторых случаях — существование в качестве пациента врача-психиатра. В конечном счете именно такие люди оказываются на перилах моста или крыше высотного здания — и в этих случаях тоже вызывают Нильса.
— Простите, — проговорил Нильс и встал, собираясь уходить. — Как я уже сказал, это не очень важно. Нет причин для беспокойства.
— Я и не беспокоюсь. Если они хотят его убить — пусть убивают. — Она выдержала его взгляд, как будто желая подчеркнуть, что действительно думает все то, что говорит. Она стояла, пожалуй, слишком близко к нему, но ощущал это наверняка только Нильс. Он еще на мостках заметил какую-то неуклюжесть в ее жестах, но не исключено, что это общая беда всех ученых: разрастающийся интеллект вытесняет собой элементарные социальные навыки.
Он отступил немного, хотя ее дыхание и было приятным. Где-то в комнате зазвонил телефон, и Нильс не сразу сообразил, что телефон звонит у него в кармане. Иностранный номер.
— Простите. Алло? — Нильс прислушался, поначалу в трубке не было ничего, кроме шума. — Алло? С кем я говорю?
В конце концов сквозь шум пробился голос: Томмасо Ди Барбара. Человек, которому Нильс звонил несколько часов назад. Он говорил по-итальянски, но очень медленно, как будто это могло помочь.
—
Томмасо извинился, итальянского Нильса хватило на то, чтобы это понять:
—
Она нерешительно кивнула, но, похоже, тут же об этом пожалела.
— По-французски. Немножко.
—
Нильс протянул ей телефон:
— Это полицейский из Венеции. Просто выслушайте его, пожалуйста.
— Ассистент? — Она не собиралась брать протягиваемую ей трубку. — О чем это вы?
— Пожалуйста, просто послушайте, о чем он говорит, и больше ничего.
— Нет, — сказала она очень решительно, но все-таки взяла трубку. — Оui?[34]
Нильс внимательно следил за тем, как она говорит. Оценить богатство ее французского словарного запаса он, конечно, не мог, но разговор с ее стороны продвигался бойко и без запинок.
— Он спрашивает о числовых убийствах. — Она прикрыла трубку ладонью и взглянула на Нильса.
— Числовых убийствах? У них что, на спине числа? Он в этом уверен? Попросите его объяснить поподробнее.
— Вы сказали, что ваша фамилия Бентцон, да? Он спрашивает, как вас зовут.
— Да, Бентцон. — Нильс кивнул. — Нильс Бентцон. Спросите, есть ли подозреваемые. Есть ли какие- то особенные…
Она прикрыла рукой свободное ухо и отошла чуть в сторону.
Нильс не отводил от нее взгляда.
Краем глаза он заметил, что кот медленно подходит поближе к нему. Нильс присел на корточки и дал ему понюхать свою руку. Его взгляд упал на фотографию Ханны и мальчика — и дальше, на полочку, на которой лежал раскрытый фотоальбом. Шесть фотографий, по которым можно восстановить всю историю. Ханна — лет десять назад, наверное, — широко улыбаясь, держит в руках какой-то научный приз. Молодая, красивая, полная амбиций, сияющая жизнью. Мир лежит у ее ног, она об этом знает и этим наслаждается. Пара снимков Ханны и Густава, замечательно красивого мужчины лет пятидесяти. Черные зачесанные назад волосы, темные глаза, высокий, широкоплечий. Так явно возвышающийся над всеми сомнениями; мужчина, купающийся в женском внимании, во флиртующих взглядах, в соблазнительных предложениях. Фотография, на которой беременная Ханна стоит, обнимая Густава, посреди Бруклинского моста. Этот снимок Нильс рассмотрел повнимательнее. Наверное, он слишком долго был полицейским — и хотя иногда ему казалось, что он сыт этой своей ролью по горло, но теперь он не мог не обратить внимание на то, что Ханна смотрит прямо в камеру, в то время как Густав чуть отвел взгляд. На кого он смотрит? На случайно проходящую мимо них по мосту красивую женщину?
На двух последних фотографиях были только Ханна и мальчик. Где в это время находился Густав? На конференциях? Ковал свою научную карьеру, пока жена и сын сидели дома? Последнее фото было сделано на дне рождения мальчика, десять свечек на торте, на котором взбитыми сливками написано «Йоханнес». Ханна и еще несколько взрослых сидели вокруг мальчика, готовящегося задуть свечи. Нильс смотрел на фотографию и чувствовал, что она из разряда тех, на которых, как это ни парадоксально, больше всего места занимает отсутствующий в кадре человек — в данном случае Густав.
— Он говорил о старой легенде. — Ханна стояла у него за спиной, протягивая ему телефон. Заметила ли она, что он рассматривал ее фотографии?
Нильс развернулся.
— Легенде? Какой легенде?
— Что-то о тридцати шести праведниках. Кажется, это библейская притча. Я не все смогла уловить. Но вот что мне кажется интересным: большинство убийств произошло на расстоянии примерно трех тысяч километров друг от друга. Поэтому он с вами и связался, похоже, что тут как раз три тысячи километров, между местом последнего преступления и…
— Копенгагеном, — перебил ее Нильс.
Они обменялись взглядами.
