«Да что, – решил он, – ведь это ничего: съел же я десяток, а шесть куда ни шло!» – да и спровадил их в свой молодецкий желудок.
Слыша жалобы молодых людей на слабость желудка, он, улыбаясь, говорил:
– А я так, бывало, не давал ему спуску. Если чуть он задурит, то я и наемся вдвое, – там он себе как хочешь разделывайся.
Иногда рассеянность его доходила до того, что он клал в свой карман, вместо носового платка, все, что ни попадалось в руки, свое или чужое. За обедом сморкался он иногда то в чулок, то в чепчик, которые вытаскивал из своего кармана. Перчаток он никогда не носил, ни зимою, ни летом, считая их бесполезною роскошью: «Я вечно их теряю, – говорил он, – да и руки у меня не зябнут».
Однажды Крылов ел в биржевой лавке устрицы и, по окончании завтрака, хотел расплатиться, но не нашел кошелька, который забыл дома.
– Ну, мой милый, – сказал он половому, – со мною случилась беда: я не взял с собою денег, – как быть?
– Ничего, сударь, ничего, не извольте беспокоиться, – мы подождем.
– Да разве ты знаешь меня?
– Да как не знать вас, батюшка, Иван Андреевич, вас весь свет знает.
Гнедич, сослуживец, вседневный собеседник и добрый товарищ Крылова, оставив службу, получил по особому назначению государя 6000 рублей пенсии. Вдруг Крылов перестал ходить к нему и, встречаясь в обществе, не говорил с ним. Гнедич, да и все видевшие эту внезапную перемену в Крылове, не постигали, что бы это значило. Так прошло около двух недель. Наконец, образумившись, Крылов приходит к Гнедичу с повинной головой.
– Николай Иванович! Прости меня!
– В чем, Иван Андреевич? Я вижу только холодность и не постигаю тому причины.
– Так пожалей же обо мне, почтенный друг! Я позавидовал твоей пенсии и позавидовал твоему счастию, которого ты совершенно достоин. В мою душу ворвалось такое чувство, которым я гнушаюсь.
Гнедич кинулся к нему на шею, и в ту же минуту все прошлое было забыто.
Однажды в обществе, где находился и Крылов, говорили о богатстве А. И. Яковлева, имевшего более шести миллионов годового дохода.
– Это уж чересчур много, – сказал Крылов, – все равно, если б я имел для себя одеяло с лишком в 30 аршин[22].
У Крылова над диваном, где он обыкновенно сидел, висела, сорвавшись с одного гвоздика, наискось по стене, большая картина в тяжелой раме. Кто-то заметил ему, что гвоздь, на котором она еще держалась, непрочен и что картина когда-нибудь может упасть и убить его.
– Нет, – отвечал Крылов, – угол рамы должен будет в таком случае непременно описать косвенную линию и минует мою голову.
По совету докторов Крылов ежедневно гулял. В дождливое и ненастное время он избирал для прогулок второй ярус Гостиного двора, который обходил несколько раз. В то время сидельцы обыкновенно самым назойливым образом зазывали прохожих в свои лавки. Однажды они жестоко атаковали Крылова.
– У нас самые лучшие меха! Пожалуйте! Пожалуйте! – и почти насильно затащили его. Он решил их проучить и сказал:
– Ну, покажите же, что у вас хорошего?
Сидельцы натаскали ему разных мехов. Он развертывал, разглядывал их и говорил:
– Хороши, хороши, – а есть ли еще лучше?
Притащили еще.
– Хороши и эти, да нет ли еще получше?
Еще разостлали перед ним множество мехов.
Таким образом он перерыл всю лавку.
– Ну, благодарю вас, – сказал он наконец, – у вас много прекрасных вещей! Прощайте!
– Как, сударь? Да разве вам не угодно купить?
– Нет, мои друзья, мне ничего не надобно; я прохаживаюсь здесь для здоровья, и вы насильно затащили меня в вашу лавку.
Не успел он выйти из этой лавки, как сидельцы следующей подхватили его:
– У нас самые лучшие товары, пожалуйте-с! – и втащили его в свою лавку.
Крылов таким же образом перерыл весь их товар, похвалил его, поблагодарил торговцев за показ и вышел. Сидельцы следующих лавок, перешептываясь между собой и улыбаясь, дали ему свободный проход. С тех пор Крылов спокойно и свободно прогуливался по Гостиному двору и только отвечал на учтивые поклоны и веселые улыбки своих знакомых сидельцев.
Раз, в смежном с квартирой Крылова доме случился пожар. Люди Крылова, сообщив ему об этом, бросились спасать разные вещи и неотступно просили, чтобы он поспешил собрать свои бумаги и ценные предметы. Но он, не обращая внимания на просьбы, крики и суматоху, не одевался, приказал подать себе чай и, выпив его не торопясь, еще закурил сигару. Кончив все это, он начал медленно одеваться; потом, выйдя на улицу, поглядел на горевшее здание и, сказав: «Не для чего паниковать», возвратился на свою квартиру и улегся преспокойно на диван.
Крылов был хорошо принят в доме графини С.В. Строгановой и часто там обедал. Столовая графини отличалась роскошным убранством; а над самым обеденным столом висела громадная люстра, украшенная крупными хрустальными подвесками старинной работы; на гранях их самыми разнообразными радужными цветами играли солнечные лучи, что производило большой эффект.
Раз, во время обеда, в котором участвовал Крылов, посетители графини вели разговор о том, хорошо ли сделал император Петр Великий, что основал Петербург. Спор был довольно жаркий и, разумеется, как всегда бывает, одни были одного мнения, другие другого. Крылов все время молчал и усердно трудился над уничтожением подаваемых кушаний. Графиня Строганова, как бы желая вовлечь его в разговор, выразила ему удивление, что такой важный предмет как постройка Петербурга подвергается с давнего времени столь разнообразным толкам.
– Ничего тут нет удивительного, – возразил совершенно спокойно Крылов, – и чтобы доказать вам, что я говорю истину, прошу вас, графиня, сказать, какого цвета вам кажется вот эта грань? – при этом он указал на одну из подвесок люстры.
– Оранжевого, – отвечала графиня.
– А вам? – спросил Крылов гостя, сидевшего с левой стороны графини.
– Зеленоватого, – отвечал последний.
– А вам? – продолжал Крылов, обращаясь к гостю, сидевшему направо от графини.
– Фиолетового.
– А мне, – заключил Крылов, – синего.
Гости сперва выразили удивление, а потом рассмеялись.
– Все зависит от того, – заметил Крылов, принимаясь за жаркое, – что все мы, хотя и смотрим на один и тот же предмет, да глядим-то с разных сторон.
Однажды, на набережной Фонтанки, по которой И.А. Крылов обыкновенно ходил в дом Оленина, его нагнали три студента. Один из них, вероятно, не зная Крылова, почти поравнявшись с ним, громко сказал товарищам:
– Смотрите, туча идет.
– И лягушки заквакали, – спокойно отвечал баснописец в тон студенту.
Однажды в английском клубе приезжий помещик, любивший прилгать, рассказывая за обедом о стерляди, которая ловится на Волге, преувеличивал ее величину.
– Раз, – сказал он, – перед самым моим домом, мои люди вытащили стерлядь, вы не поверите, но уверяю вас, длина ее вот отсюда… до…
Помещик, не договоря фразы, протянул руку с одного конца длинного стола по направлению к другому, противоположному концу, где сидел Крылов. Тогда последний, отодвигая стул, сказал:
– Позвольте, я отодвинусь, чтобы пропустить вашу стерлядь.
На одном литературном вечере Пушкин читал своего «Бориса Годунова». Все
