туннель.
Не забывая о том, что гопота может вернуться на ту же станцию минут через пять, он сразу перешел на 'Горьковскую'.
И лишь тут чувство радостного освобождения вскружило пьяную голову Кирилла. Он немного поносился по метро, сияя во всю физиономию, с готовностью расцеловать всякого, кто в ответ хоть улыбнется ему. Но ярко освещенное метро заполняли сумрачные люди.
Кирилл вошел в поезд и вышел на 'Театральной'. Все-таки, это был самый центр города. И быть может, именно там праздно шатающиеся люди будут рады ему.
Они действительно оказались ему рады. Они так замерзли, поджидая его… Они так близко прижимались к нему в попытке погреться… Он купил им водки… И лишь тогда почувствовал что-то неладное, когда самый худой и холодно одетый пижон на радостях потянулся к нему поцеловать в губы. Кирилл оглянулся, и его прошибло потом. А что ещё он хотел, находясь в скверике Большого театра. 'Все хорошо! Все нормально', — твердил Кирилл, семеня быстрым шагом к метро, пытаясь отвязаться от облагодетельствованных им гомиков. 'О! Какая встреча, брат! Да это же сам Кирюша!' — нарвался он на радостные возгласы.
Остатки волос под лисьей шапкой встали дыбом. Это была та же гопота. Слова кончились. Молча, стараясь не обращать на них внимания, Кирилл прошел в метро. Молча они шли за ним. Под их конвоем сел в вагон. Они сели напротив. На следующей станции рядом с Кириллом села девушка, явно из приличной семьи, быть может, студентка. Кирилл наклонился к ней и скоростно произнес следующий текст:
— Умоляю вас, не дергайтесь и не отскакивайте от меня. Я в очень трудном положении. Если вы согласитесь выйти со мной под руку, когда я скажу, вы спасете мне жизнь. Я порядочный человек, окончил МГУ, правда, давно и надолго. Но меня преследует шпана. Ей не нужны свидетели. Пожалуйста, сделайте вид, что мы старые знакомые, и вы меня только что узнали. Меня зовут Кирилл. Едва мы выйдем из метро, я отправлю вас домой на такси.
— Я согласна, — не оборачиваясь, ответила девушка и, обернувшись, воскликнула: — О! Кирилл! Неужели это ты?..
Кирилл вздохнул и поцеловал ей руку. В профиль она напоминала ему жену… бывшую жену. 'Н-да… мы, своей вечной хренотенью, способны рисковать жизнью даже таких — вечных женщин', — подумалось Кириллу, и от мысли, что с этой он видится лишь раз, всего лишь раз в жизни, ему стало легко. Нет, он не будет её эксплуатировать вечно, он не подставляет её, он все продумал.
Но… видимо продумал плоховато.
Они вышли из метро, не доезжая одной станции до его дома. Компания сирот казанских в ногу, крупным шагом шла за ними. Кирилл крепко держал девушку под руку. Главное — попасть в опорный пункт милиции в переходе. Главное — чтобы он был к тому же открыт.
Они вошли в распахнутую дверь.
— Господа! Прошу оградить помощника депутата Государственной Думы от преследований! — громко заявил Кирилл и, не моргнув и глазом, показал фальшивое удостоверение.
Далее события должны были развиваться по его плану. Приезжих робингудов должны были забрать, а он преспокойненько посадит на такси свою спасительницу…
Такси отъехало. Кирилл перешел на другую сторону дороги, поднял руку… подъехал милицейский фургон.
— Давай-давай сюда! — послышалось из его тьмы.
— Благодарю, — ответил Кирилл, — я предпочитаю такси.
Он не прошел и минуты, как услышал за собою знакомый маршировой шаг надвигающихся грабителей.
Расправа была неминуема. Параллельно ему медленно двигался милицейский воронок. Кирилл побежал.
Вот так все и кончилось. Гопота нагло побежала за ним. Напали. Били ногами. И вдруг разлетелись в разные стороны. Кирилла били прикладами автоматов и снова ногами.
Трясясь в темной клетке милицейской машины в полном одиночестве, Кирилл восстанавливал в уме упущенные события. Едва он сдал своих преследователей, патруль сообразил, что гопота просто так за пьяным папиком охотится не будет. Значит, он засветил в том проклятом бистро пухленькую пачку долларов. Конечно, засветил. Такую крупную стопку денег во внутреннем кармане пиджака легко было прощупать, кинувшись на него с якобы дружески благодарственными похлопываниями и объятиями… Но если на гопоту была управа, то на тех, кому попался он, управу искать было бесполезно.
Кирилл прощупал свои карманы. Нет — его ещё не обшманали эти городские шакалы, жесточайшее порождение культивации лимиты. Кирилл успокоился и прислушался: в салоне фургона были люди. Но эти люди молчали. Кирилл громко принялся изъявлять свои протесты. Изъявлял он их солидным, исходящим из живота тоном уверенного в себе, приличного человека. Тоном, не то что бы помощника депутата, но уже не иначе как самого заседателя Государственной Думы.
Но в ответ тишина. Никакой реакции. Уж не один ли он отдан на волю водителя? Нет, в салоне действительно были люди. Куда они везли его? Что хотели? Почему не вытащили деньги сразу?.. Или не хотели делиться с гопотой?..
Неожиданно машина остановилась. Дверь в его клетку распахнулась. В это светлое полнолуние темный абрис фигуры автоматчика выглядел особенно зловеще.
— Выходи!
Он вышел, держа 'дипломат'. Едва оглянулся, едва понял, что привезли его на обрывистый склон Москва-реки, как его тут же обступили. Было ли их четверо, или семеро — Кирилл не помнил.
Запомнилось лишь ему, как спускался, боясь споткнуться, подгоняемый в спину прикладом автоматов, по скользкой снежной тропе вниз, к самому берегу. Равнодушно любопытный лунный, словно рыбий, глаз неба заглядывал ему в лицо. Что было под ногами — не видел. Но летел, не спотыкаясь. А дальше били. Били и били. 'Это конец!' — думал он, фатально смирившись. И уже, ожидая смерти, почти не чувствовал боли. Он чувствовал себя где-то за пределом её и прочих страстей. Быть может оттого, что вовремя отключалось его сознание. А потом оно включалось и отключалось вновь… Так и мерцало…
Лишь констатировал факт — вынули восемь тысяч долларов, вернее вытрясли, словно из мешка, попинали ногами и отошли. Он приподнялся и усиленно увеличил резкость растуманенного зрения. Два дула автоматов, наставленные на него, замедлили время. Картина жуткой морозной ночи в свете фантастически огромной луны предстала перед ним крупнозернистой фотографией. Кирилл медленно поднимался.
— Сейчас мы тебя расстреляем, бросим в реку — и дело с концом, донеслось до его слуха.
— Что же вы делаете?! — взвыл Кирилл, из последних сил соображая, что говорить далее:
— Расстрел журналиста такого ранга как я не пройдет незамеченным! ему казалось, что не язык его поспевает за мыслью, а мысль за языком. Граждане нашей общей страны, как вы не понимаете, что убийство меня придает делу политический оборот. Вот — мое удостоверение!.. Вот…
Отчужденной рукой, подобной рычагу приставленного к его пламенеющей душе робота, Кирилл достал из заднего кармана брюк уже недействительное старое удостоверение Алины, на котором было написано крупными буквами 'ПРЕССА'. Он носил его просто так, словно благовоспитанный американский буржуа, чтобы завуалировано, — похвастаться своей женой.
Но на этот раз ни она, ни её фотография, а казенные корочки, скорее всего то, с какой уверенностью он размахивал ими — спасло ему жизнь.
Оппозиция в формах защитников и законников замялась.
— Ладно. Давай его к бабе Мане отвезем — и дело с концом, — услышал Кирилл тот же голос, и ноги его подкосились. Мысли кончились после мелькнувшей: 'Кошмар не кончился. Если они такие, то, что же тогда — баба Маня?! Неужели там будут пытать?! Но как?! Изнасилуют?! Кастрируют перед смертью?!' И упал — окончательно распластавшись на снегу.
'Бабой Маней' разбойники при погонах называли вытрезвитель.
Там обошлись с вконец обессиленным клиентом весьма милосердно.
Соседствующий народ тоже попался тихий. К этому часу почти все дремали по койкам, и лишь один доходяга читал стихи Есенина, а его единственный слушатель, явно пожизненный уголовник, весь в татуировках, смотрел на него, пуская слезу, и время от времени бился в дверь:
