— Братки! Меня-то, ладно, но Максимыча — выпустите.
— Ничего-ничего, пусть Максимыч поспит, — отвечал из-за двери спокойный голос.
'Пусть Максимыч поспит'. — Словно колыбельный рефрен гипнотически укачал сознание Кирилла.
С утра ему выдали его изрядно помятую одежду, и он пришел в себя.
— У меня изъято восемь тысяч долларов, — спокойно, уже уверенный в себе, заявил он дежурному вытрезвителя.
— Ошибаешься, — лукаво покачал головой усатый, — почти Чапай, — у тебя было сто двадцать. Я поделил по справедливости: мне сто за невыяснение происхождения твоих ксив и прочих данных, а тебе за глаза двадцати на опохмелку хватит. Прав?
— Меня как-то не волнуют завалявшиеся сто. Но восемь тысяч!..
— Н-да, восемь тысяч — это серьезно. Сейчас посмотрим, кто тебя сдал.
Команда приехала тут же. Не прошло и получаса.
— Та-ак, кто, говоришь, у тебя деньги брал?! — вышел вперед тот, что покруче Рембо.
— Нет-нет, я к вам претензий не имею, — увидев в трезвом состоянии исполнителей его смертельного ужаса, тут же отказался от своего заявления Кирилл. Жить хотелось невероятно. А если будет жить и восемь и восемьдесят тысяч ещё заработает и не раз.
В одиннадцать утра он вышел из вытрезвителя. Вдохнул свежего воздуха, пощурился на солнце, огляделся, пытаясь сориентироваться не только во времени, но и в пространстве; машинально пошарил по карманам пальто и вынул бумажку салатового цвета. Это был странный счет за номером 3221 кафе с не менее странным названием: ПК 'Миф'
Счет для масштабов Кирилла так же был мифологическим — в нем перечислялось: порция пельменей — 1. Ценою в двенадцать рублей, 150 гр. водки 'Крестал' — 17рублей 70 копеек
Кристалл обозначался именно так — через 'Е' и с одним 'Л', и именно за такую цену. Далее соус — один — 0-50
'Докатился!' — мелькнуло в его голове, и он понял, что помнил все, но только не кафе 'Миф'. Это кафе совершенно озадачило его и отвлекло от более серьезный переживаний.
Изнеможенным сыном он вернулся домой к собственной маме. Но в меню мифического кафе 'Миф', видимо входила долгоиграющая программа. Ни упреков умирающей, ни выразительного молчания с грохотом кастрюль на кухне… Квартира была пуста. Поняв это, Кирилл упал на колени в коридоре. Картина смерти матери застыла в его мозгу. Слов не было. Он громко стукнулся лбом об пол и замер. Сил не было. Мыслей тоже.
Шорох ключа, повернувшегося в замке, вывел его из оцепенения, Кирилл приподнялся, но тут же упал на диван в холле. Дверь раскрылась. На пороге стояла Любовь Леопольдовна. Не спрашивая его о том, где и как он провел эту ночь, не причитая, что волновалась и не спала, она легким движением руки скинула пуховый оренбургский платок и, покрутив головой перед видящим все словно в тумане сыном, спросила:
— Ну как?
Кирилл заметил, что в его собственной маме что-то изменилось: то ли помолодела, то ли просто — она ему снилась.
— Ты где была? — еле выговорил он.
— Где-где? Сынок, неужели ты не видишь, что в парикмахерской?..
ГЛАВА 17
Алина прошла мимо парикмахерской, даже не замедлив в задумчивости шага, и вошла в знакомое с юности кафе. Как всегда за столиками полудремали, полукадрились, вели полоумные, ни к чему не ведущие беседы. Алина присела за стол, занятый старыми знакомыми, с легким коктейлем и, медленно потягивая его через трубочку, даже не пытаясь принять участия в разговоре, смотрела на все творящееся перед ней. Ей казалось, что она смотрит в аквариум, отделенная от его жизни толстенным стеклом. Гул голосов доходил до неё подводной мелодией, но смысла слов она не различала. Да и не нужен был ей этот смысл. Собственные слова не рождались в ней. Пустота заполняла её. Но… пустота не заменяет покоя. Она укачивает настолько, что доводит душу до состояния морской болезни.
За её столиком целовалась Ирэн с известным бездельником, но везунчиком по части женских страстей — Николаем. Этот Обломов, по сути, дон Жуан, по приключениям, вовсе не был похож ни на того, ни на другого героя. Подражая команде Эдуарда Лимонова, выдерживал внешность русского политического экстремиста — ходил во всем черном: джинсах, рубашке при погончиках, но в коричневых казаках. Высказывая мысли бритоголовых националистов, самих их сторонился, по лености — в их компании надо было что-то делать, отчитываться за проявленную дерзость по отношению к мирным приезжим и прочим. Не то что бы именно этого он делать не хотел — вообще ничего. Наголо тоже, все-таки, не брился — то ли боялся, что задергают милицейские проверки, то ли гордился своими светлыми, есенинскими волосами. Скорее последнее, поскольку слишком картинно дергал головой, смахивая шелковистую прядь, случайно опадавшую на лоб и, время от времени, вынимая из нагрудного кармана розовую мелкозубчатую расческу — причесывался. Причесывание у него походило порою на нервный тик. Чем он жил, на что — для всех было загадкой. Говорили: 'женат на богатой', говорили: 'друзья субсидируют'. Но зачем ему были жена и друзья, когда почти всякая женщина, из отягощенных личной историей, с удовольствием расплачивалась за него. Ирэн же была очарована в энный раз и, естественно, что очарованность ослепляла её, глушила опыт. Она, чувствуя в себе неотъемлемое право на любовь, надеялась на счастливый поворот судьбы.
— Я снова думаю, что жизнь только начинается. Только никак не пойму, отчего она все никак не начнется, — шептала она одни и те же фразы, каждые пять минут склоняясь к уху Алины. Алине казалось, что уши её заложены ватой. Но она не трудилась понять, о чем верещит её легкая на подъем подруга, просто кивала, привороженная подвижностью верхней губы Ирэн.
— Сколько лет мы знаем друг друга и не теряем из виду, — подумать страшно. И даже не понимаем, что любим друг друга. Любим просто, незаметно… — обращаясь к компании, дидактически громко говорила Ирэн.
Впрочем, кроме Николая её никто не слушал. Один, пожилой, в очках с разбитыми наискосок линзами, только что изгнанный за неизлечимое пьянство из очередного журнала, бывший спортсмен и спец по спортивным страничкам, невнятно кивал в такт какому-то своему ритму.
Другой же — Вячеслав, в народе просто Слава, внешне похожий на разгулянного купчика, но по жизни — бесславный конформист, редактор мятого десятилетиями журнала, подмятый старыми авторитетами, опустив голову на руки, просто храпел.
Но такое общество вовсе не смущало ни влюбленную парочку, ни невольно сопровождавшую их Алину. Наоборот, Алине было хоть и муторно, но при этом спокойно на дне этого колодца.
— … любим незаметно, сами того не понимая… — продолжала взволнованно упорствовать Ирэн.
— И я люблю, — поднял голову ещё полусонный Слава-комформист.
Его заявление застало врасплох Ирэн и Николая. Как-то не предполагалось, что бесславный Слава обрящет слово.
— О! Ты чего это проснулся?! Спи! — приказал Николай.
— А чего это… спать? Вы тут веселитесь…
— Проспись, а то до дома не дойдешь, — пояснил Николай.
Он сидел довольный собой, нога на ногу, откинувшись на спинку стула, закинув за неё левую руку, а правой обнимая Ирэн. Ему вовсе не хотелось, чтобы его чувство себя королем компании потерялось от включения ещё одного мужчины.
— А… проспался я и подумал… — затряс дремучей головой, похожий на Рогожина, Слава.
— Ново, но верится с трудом! И что же ты подумал? — усмехнулся Николай.
— А то… люблю я… Вы думаете, вы одни…
— Но Слава! Ты же женат! — перебила его Ирэн.
