— А оттого и женат, что как вы не умею. А ту… которую люблю, не могу просто так… Мне все серьезно надо. А для этого надо сначала развестись. А развестись не могу, потому что у меня двое детей. Вот. Оттого и пью.
— Как будто бы — не пил ты ране?.. — покачал головой Николай.
— А… пил, — кивнул пробужденец. — Но… — он с трудом вырулил голову с траектории падения, — … не постоянно. П-периодами.
— Не может быть! — подтрунивал Николай.
— А… А как же. Я ведь до главного… этого… отдела… того… дослужился.
— Вот именно, что дослужился. — Усмехнулся Николай.
— А что ж… Ты знаешь, брат, каково мне… сироте белорусской. Вы то все — вон какие!.. А я приехал сюда в семнадцать лет — ничего не понимал. А потом — понял… — и рухнул головой на стол.
— И что же понял?
— А то… — вновь очнулся Слава, опасливо огляделся мутными глазами… что все враги. — И тряхнув густой, начинающей седеть шевелюрой, очнулся окончательно.
— Хватит! Хватит вам о политике, — вмешалась Ирэн. — Мы же о любви. Я хочу сказать…
— И я люблю, — вновь перебил её Слава.
— И кого же ты любишь? — усмехнулся Николай.
— Хватит, хватит! Пошли погуляем! Проветримся. Там, наверное, на улице снег идет! Алюнь! Подъем! Все встали! Пошли смотреть на снег!
Над переулком висел зловеще лунный диск. Казалось стоит лишь нарушить что-то, какую-то былинку, мелочь… и он падет… полетит, раскручено, и отсечет как диск пилы… головы ли, судьбы…
Алина дрогнула от мысли об этом, дернула головой, сопротивляясь, и впала в отчаянное веселье. Они носились по улицам и переулкам, играли в снежки, пили сухое вино из горла и смеялись. Очарование влюбленных придавало их путешествию по лабиринту города особую поэзию. Даже Слава очухался и развеселился.
— Э-эх! — горланил он на всю спящую Большую Никитскую, — берегись!
И несся купчик на убегающих женщин со снежком как с палашом, полы его дубленки развевались, борода, волосы блестели от снега, не менее чем глаза от алкоголя. И казалось, век двадцатый растворился в лунной мгле, и пошел на них опричник, после купчик, после барин девятнадцатого века. И сужался ему вслед ровный строй особняков. Просвещенным наблюдателем, словно битый и не раз пьяными барами, которые только что вывалили из Славянского базара городовой, наблюдал за ними, прячась и улыбясь из будки азиатского посольства, милиционер.
— Э-эх! Распахнись доха, лети ко мне на меха! — ревел Славка.
— Да, ты сказочный тип! — вдруг вернулась в реальность Алина, когда он, обняв её с криками 'Валять! Валять!' — пытался свалить её в снег. Славка! Да почему же ты в своей редакции такой невнятный. Тебе идет быть пьяным!
— Пи-ить! — смеясь, стонала Ирэн.
— Чашу бражную!.. — басил Слава, откупоривая очередную бутылку 'PAUL MASSON'. Из её широкого горлышка радостно плескало вино, полноценно, словно млеко из крынки. Они пили, как подростки, из горла, и неслись, неслись вперед, пока не выскочили на Площадь Восстания.
— Ой! А я все детство мечтала посмотреть на Москву с самого верха этого дома! — искренне воскликнула Ирэн, застыв перед высоткой.
Не было в ней раздражающего трухлявостью кокетства, это было кокетство влюбленной, оттого и свежее, оттого и вдохновляющее, словно яблоко с мороза. Даже Алину.
— Посмотрела? — откликнулась Алина.
— Нет. Там же консьержки… — вздохнула Ирэн.
— Ха! Консьержки! Это с нашими-то удостоверениями?! Да попробуют не пустить, правда, Славк?!
— Я вот тоже люблю! У-ух, как я люблю! — сгреб в охапку Алину Слава вместо ответа. — И что за женщина! Каждый раз, как в первый раз!
— Тогда идем. Мы должны, хотя бы сегодня, исполнить чье-нибудь несбывшееся желание!
Они без труда прошли в огромный подъезд. Никто не спрашивал у них никаких пропусков, куда и к кому они идут. Демократия соскоблила шик с этого дома, и уже не поражал его холл видавших виды, как мог бы поразить воображение в детстве.
Они поднялись на лифте на обзорную площадку. Она была изрядно загажена. Но зато Москва сияла фантастическими, не виданными ранее светами.
Они вздыхали, восторгались, пили… пока не устали.
Туманно осознавая пространство, спустились вниз и, когда пересекали огромный холл по направлению к выходу, кто-то из вошедших, замеченных Алиной неосознанно, дернул её за рукав.
— Надежда?! — с удивлением отшатнулась Алина, оказавшись лицом впритык со своей больничной нянечкой. Они замерли, вглядываясь друг в друга. Надежда в обрамлении этого мраморного интерьера казалась не такой уж уродливой. Тонкие змейки шрамов смотрелись нанесенными особым манером линиями магической татуировки. Или одежда, не такая уж и дешевая, прическа, словно слизанная с 'Криминального чтива' Квентина Тарантино, придавали ей некий налет эстетической обособленности, а вовсе не уродства.
— Живая и веселенькая, смотрю, — улыбнулась Надежда змейкой рта.
— А ты куда?
— К отцу. Пора проведать старикашку.
— К отцу?! Он у тебя здесь живет? — удивилась Алина.
— Да. Я же дочь старого чекиста.
— А почему тогда…
— Мы ждем тебя на улице! — крикнула Ирэн, и вся компания Алины исчезла за тяжелыми дверями.
— Полы мою? — угадала Надежда то, что не решилась спросить её Алина. Такова она… жизнь. Проклятие на мне. Не понимаешь?
— Но ты же сама…
— А вот то и говорила, что линию… направление менять надо. А как сломать, если меня все время прямо и прямо несет? Вот так-то. Ладно, звони как-нибудь. Визитка старая. Но телефон тот же, — протянула визитку Алине. Но не ушла. Помолчала, глядя Алине в глаза пронзительным прищуром, и сказала: — И ты давай — сворачивай. Иначе — в ямку бух!..
И засмеявшись сухим 'хе-хе-хе', обогнула застывшую Алину.
Алина слышала, как вошла она в лифт, как закрылись двери лифта, как он загудел-поехал. Алина взглянула на визитку и поняла, что Надежда работала раньше кинологом-дрессировщиком международного класса.
'Так вот откуда у неё такие шрамы!..' — догадалась Алина, и ей стало скучно оттого, что тайна, оказалось, имеет такую простую разгадку. — 'Жила была дочка чекиста. Играла с мальчишками. Нянькой был адъютант папаши. Он и обучил её всяким там карате. Но девочка тосковала по теплу, оттого и любила животных — собак. Стала дрессировщиком. Чувствовала себя супервумен, зарвалась — вот её собаки и порвали. Испугалась. Остановилась. Стала нянечкой гордыню ломать. Шизофрения. А я-то думала — она действительно мудрая'.
Алина вышла на улицу совершенно трезвой. Шел снег. Луна больше не висела на небе. Видимо, все- таки сорвалась, пока Алины не было на улице. Не было и звезд. Фонари… фары через сквер на Садовом…
— Мы тебя заждались! Мы едем к тебе. Мы так решили. У тебя квартира свободная, — подбежала к ней Ирэн, выпаливая свои заявления одно за другим.
Алина почувствовала, как при вдохе сдавливает грудь. Щемящее малодушие влекло её подчиниться общему настрою: — какая уж разница что, зачем и куда. Но это 'сворачивай', и это 'хе-хе-хе' — снова вспомнилось ей и заставило её застыть. 'Какая разница кто сказал тебе нечто, что попало в лузу, оказалось точным по отношению к тебе — да хоть пьяный дурак ляпнул, хоть торговка с вокзала — все равно стоит
