Впрочем, знакомая Алине, Московская богема тоже страдала неким надрывным эпатажем, но не так. Иные рыночные отношения повышибали из неё самых ярких типов-наполнителей времени и пространства. Одни ушли в бизнесмены, обычно горе-бизнесмены, другие спились и скрючились, словно бомжи. Те, что ещё держали марку, надрывно и сосредоточенно, без былого пофигейства трудились, кропотливо заполняя своими иероглифами ниву искусства. И их эпатажные выходки рассчитывались с аптекарской точностью. И это тоже считались работой. Здесь же — все ещё кайфом просто так.
Впрочем, им было от чего отдыхать — кто не преподавал в университете, тот зарабатывал на учениках дома.
Давно к ним никто не заезжал. Устали уж… Вот и забурлило говоренье и вино по полной программе.
На третьи сутки, график Копытин, третье десятилетие маячивший своим величием в недалеком будущем, вышел из окна четвертого этажа.
Никто не обратил на то внимания. Просто все говорили, пили, говорили и пили, и снова говорили, он тоже что-то всем хотел сказать, для этого встал на стол, но жанр оратора был жанром не его, тогда он вдруг пересчитал в кармане деньги, махнул рукой и вышел. Но вышел он не в дверь — в окно.
— Куда это он? — слабо понимая, какой этаж у этой переполненной пространствами, мирами и мифами квартиры спросила Алина.
— За водкой. — Буднично ответил ей Друид, — Как так — вдруг обнаружить в кармане деньги и не сбегать за водкой?..
Тогда все ахнули и повысовывались в окна.
А он уже вернулся через дверь. Действительно с бутылкой.
Все стали выяснять причину его спасения, правду чуда. И успокоились, поняв, что спас Копытина раскидистый куст сирени до этого покрытый инеем. Иней разом слетел, и обнаженные ветви долго ещё зияли вещественным доказательством невероятного приземления. О счастливом полете Копытина раструбили в городских газетах репортер Уточкин и спецкор Славкин. Заметки шли под заголовками: 'Сирень и зимою приносит удачу', 'Полет наяву ''Он выпал из богемы, поскольку устал'.
'Даже если ты падать начнешь не за страх…' — торжественно декламировал Друид строки Ивана Жданова, — '…Все равно не достигнешь распада…'
— …а вот летом!.. Жара стояла градусов под тридцать…
— Такого не бывало на Урале! — перебивал Ларису местный Гоголь, по кличке Друид, — И тогда я понял, что настал тот самый мой час 'икс'. Оделся я в доху, валенки, ушанку, и пошел по городу с табличкой на груди 'Холодное лето девяностого года'.
— Об этом писали все газеты! — с восторгом заметила хозяйка квартиры Елена Прекрасная. Муж её числился культурологом и работал на радио, она одна в этой компании не имела непосредственного отношения к искусству, работая в мэрии, но за своего культурологического мужа расплачивалась гостеприимством в своей однокомнатной квартире, подкинув матери двух сыновей.
И качала головой Алина, пытаясь включиться в то, что происходит вокруг.
— А Фома тебя, наверное, любит, — шептала в это время ей Елена Климова
И осторожное слово 'наверное' умиляло Алину, тайной наивностью желания Елены исключить его, и вдохновиться романтикой, пусть чужой, но все же любви, да только исключить его, этого слова, не удавалось. Фома считался великим пофигистом.
— …Столько раз приезжал к нам, но всегда один, — продолжала она, Фома никогда бы не решился привезти какую-нибудь случайную женщину к нам, к его друзьям, когда бы ни был бы уверен…
Тем временем Алина заметила, как косится на неё Друид, невольно подслушавший монолог Елены. И улыбнулась ему. И Друид покраснел, словно юноша, и расцвел по-детски искренней улыбкой:
— Все! Трачу гонорар на подарок прекрасной Алине! Что хочешь, — все твое в Свердловске! — решился вдруг он на новую акцию.
И все развеселились с новой силой. Друид пошел на улицу, купил пять видов сережек в магазине 'Уральские Самоцветы' и принес их Алине.
— Всем сестрам по серьгам, — сказала она и раздала присутствующим женщинам по паре сережек.
Фома очнулся, мрачно оглянулся, вышел в коридор оделся и ушел. Куда бы это он?
За водкой — стандартно отвечал Друид.
Фома вернулся и, не раздеваясь, позвал Алину в коридор, — Вот, протянул он ей сверток, примерь.
Это мне?! — Этого Алина не ожидала от него. Не тем он казался мужчиной, что дарят подарки.
Она прижала к груди, примеряя блузку белоснежной парчи. Конечно, это была блузка местного производства. Но если положить руку на сердце, она была дороже, чем от любого самого дорогого парижского кутюрье. И смутилась Алина, твердя себе под нос 'не может быть', и погрустнела… вдруг вспомнив про свою болезнь… И опустились руки. И тихо проговорила скромное: 'спасибо'.
— Я ж говорю, мадам, вы слишком уж корректна, — потупившись, проворчал Фома, — Порезче б надо. 'А… блузочка, да ничего, сойдет'. Потом топнуть ногой: 'а вот я хочу!..'
Она задумалась, посмотрев на него — Я устала от недосыпа. Мы здесь спим, все поочередно на одной постели, нельзя ли снять гостиницу?
— Гостиницу! — воскликнул он, — Мадам хочет гостиницу.
— Гостиницу… гостиницу… — отозвался эхом народ. И погасло эхо в безумном бесконечном застолье.
'… Они пришли пощупать этот мир из будущих времен цивилизации. И лик их был не триедин, а откровенно двуличен. И оба они являлись представителями его двух ипостасей единого сверхчеловеческого лица — лица сурового мужского, и женского, открытого лица, двух лиц единого сознания Человека…' — писал Друид с похмелья на рассвете.
ГЛАВА 16
'… обожаема ты и желанна. Ты повсюду со мной, ангел мой неземной, стюардесса по имени Жанна…' — доносилось из радио. Жанна подала Кириллу кофе и пристально посмотрела ему в глаза чистым, ни в чем неповинным взглядом ангела. Еще совсем недавно он подпевал, мурлыча под нос, заслышав эту песню, и загадочно улыбался.
— Она насмеялась над тобою, а потом бросила, а ты… — начала она, вернее, продолжила вслух, свой внутренний монолог, обращенный Кирилл.
— А что я должен делать? — посмотрел он на неё сухо.
— Уйди из дома, докажи, что ты мужчина. Я не могу жить без тебя, она… она же бросила тебя, бросила!
— Она тяжело больна, — блуждал Кирилл в мыслях-оправданиях, подавленный чувством собственной слабости. Погладил уже почти не видный шрам. Врач мсье Пьеро отдуплился на нем за его назойливость по полной программе, мало того, что вытянул уйму денег, заставил три недели лежать на койке и толком не двигаться. Даже на процедуры возили его на каталке, как инвалида. После такого лечения Кирилл словно лишился последних сил. Даже напористость и хватка в бизнесе его поугасла. Теперь он тяжело дышал, утирал постоянно пот со лба и вечерами попивал водочку со старыми друзьями. Дела его были не 'ах', все медленно сползало в тартарары
— Не верю я в это. Знаешь, сколько я слушала баек про смертельные болезни жен! Они специально все придумывают. Чтобы муж никуда не делся. Чтобы совесть его мучила. Даже если это так. Даже если и вправду больна. Разве так ведут себя умирающие?!
— А ты откуда знаешь, как они должны себя вести? — с удивлением смотрел он на разговорившуюся вдруг секретаршу.
— Знаю. Меня не проведешь.
— А что есть какие-то правила? И все их обязаны неукоснительно соблюдать?
