— Сил у неё нет, чтобы дома сидеть! — продолжала распаляться Жанна, довольная тем, что месяцами молчавший шеф, вдруг вступил с ней в диалог. Быть рядом с тобою в последние дни свои — сил у неё нет! А вот укатить с… — но осеклась, собралась, и спросила надменно, — Ты себе представляешь, в каком свете она выставляет тебя перед вашими знакомыми и друзьями! Потом будут говорить, что жена у тебя была настоящая б… ну что она… — тут Жанна осеклась и посмотрела в глаза любимому.
— Ты видела мою жену?! — взревел Кирилл.
— Да видела. — Обиженно пробурчала Жанна себе под нос. — Конечно, я ей не ровня. Чувствовала себя, как золушка перед королевой.
— Эх ты… золушка. — Усмехнулся Кирилл, сделав круг на крутящемся кресле, вытер пот со лба, и продолжил, — А как вела себя нагло тогда!
— Нагло! Да я не знала что сказать, что делать! Меня подставили! Но она… Я б не смогла так вести себя на её месте! Она на меня бросила такой спокойный взгляд! Она высокомерна! В ней нет ни капельки тепла. Нет! Эта женщина любить не может! Она просто Снежная королева!
— Королева… — кивнул он, глядя пространным взглядом в окно, и сказал, как будто в никуда, — Да что ты понимаешь, дурочка! Королева!.. Да она способна на все что угодно! Но она на подлость не способна. Это я подлец. Замучил её. Вот такие мы мужики. Обещаем золотые горы… а потом… Все золото превращаем в дерьмо текучего процесса.
— Ты просто живешь прошлым, — в глазах Жанны застыли слезы, — Ты все вспоминаешь, ту, которая была, а её уже нет! Ты всю жизнь работал на нее!
— Да… это ерунда по сравнению с тем как она меняла мою жизнь.
— Потому что ей было все равно, потому что… Она тебя не любит! А я люблю.
— Любит, не любит… Надоели мне ваши девичьи игры. Сегодня любит, завтра нет, послезавтра… Так что ж мне делать? — он старался быть терпимым и мудрым, забывая, как взахлеб целовал её, Жанны, пухлые нежные губки, как приходил на работу с цветами, как переносил её через лужу на руках, щекоча своей жесткой тургеневской бородкой шейку, как она, хохоча, отбивалась. Какой маленькой хрупкой, невинно влюбленной, беспредельно юной она казалась ему тогда, а теперь перед ним рассуждала умудренная опытом женщина, словно у неё ничего нет впереди. Словно перед ней в одно мгновение захлопнулась дверь в будущее, и она, вместо того чтобы с природной живучестью искать другую, колотит запертую уверенным тяжелым кулаком.
— Хочешь, я ребеночка тебе рожу? Я буду самой лучшей матерью.
— Откуда ты знаешь, что это такое — лучшей? Миллионы женщин думают точно так же.
— И они правы. Потому, чего хочет женщина того хочет бог.
— Только твой Бог какой-то мелкий. К тому же жуткий материалист получается.
— И вообще мне не понятно, почему ты, при своих деньгах, все ещё снимаешь квартиру, а не живешь в собственной. Это никто не в силах понять.
— Пусть не надрываются. Зато я остаюсь при своих деньгах. Да ещё и живой. Тоже мне цель жизни — заработать, купить, дрожать над купленным. У меня-то, в отличие от других, есть все. И жилье в любой точке мира, и еда, и возможность выглядеть так, чтобы тебя приняли в любом обществе. И к тому же полная свобода передвижения. А тот, кто имеет виллу, имеет лишь виллу и должен поддерживать её постоянно в приличном состоянии. А если надоела местность — уже проблема поменять пейзаж. Все, что имеют собственники можно перечислить на пальцах руки.
— А у тебя сплошные пальцы веером, — пробурчала в сторону Жанна. Понятно, почему от тебя жена сбежала.
— Она не сбежала. Она захотела хлебнуть свободы. Ничего страшного. Когда захлебнется — откачаем.
— Но есть же какие-то пределы!
— У каждого — свои. Ты, к примеру, не можешь представить свою жизнь без них. Выдумываешь себе обязательное: дом, ребенка…
— Но ещё и мужа! Чтобы была нормальная семья!
— А кто тебе сказал, что иметь ребенка, мужа, дом — это, значит, иметь нормальную семью? Вот создашь себе границы и упрешься в свои понятия нормы, как в стену. Будешь биться, биться… Так все и разбиваются в итоге. — Он отвернулся от Жанны, и этим нанес острую обиду в её распахнутое сердце.
Она не поняла о чем он. Она подумала, что он забалтывает её намеренно, чтобы скрыть свой страх что-либо менять. Что именно страх, когда и так все-все на грани краха, вдруг заставил Кирилла собраться и стать порядочным, образцовым мужем, в противовес вдруг обезумевшей жене. И ждать, ждать её в одиночестве… 'А может, ожидание наследства?..' — вдруг пришла ей в голову мысль, и она посмотрела на него с сожалением.
И вышла из его кабинета ссутулившись, полная, слез, красивенькая, нежная, с черной природной печалью в глазах. Но как уйти и не возвращаться больше? И чем она хуже бросившей его жены?..
Оставшись один, Кирилл вынул фотографию, на которой он и Алина стояли на обзорной площадке у обочины горной дороги между Ниццой и Монако, отгороженной от скалистого обрыва бетонным барьером. Он чуть впереди в белом костюма, она в черном по-кошачьи выглядывает из-за его спины, словно боится выйти вперед и один на один остаться с этим скоростным шоссе мира. А за ними покой — необъятные просторы наичистейшего моря, вдалеке, справа туманно проступает Ницца… Рядом с этим местом погибла, не вписавшись в крутой поворот, королева Монако. Вот и они, выходит, не зря отметились фотографией в этом месте, ведь если смотреть образно, и они не вписались в крутой поворот, но уже не дороги, а судьбы.
Знал бы он, в каком безысходном бреду прибывала вырвавшаяся наконец-таки из-за его спины Алина.
ГЛАВА 17
'Ты стоишь по колена в безумной слюне
помраченного дара,
разбросав семена по небесной стерне, как попытку и пробу пожара…' снова в воздухе звучали стихи Ивана Жданова.
Алина отрешенно смотрела на себя в зеркале, оттуда на неё смотрела скромная молодая женщина в торжественно белой парчовой блузке. А той бурной жизни, в которой оказалась Алина, как будто не происходило, лишь мелькали отрывки сообщений, словно светящейся газетной строкой перед глазами:
— …Друид устроил сам с собою кросс на крыше!
— Как так, в сорокаградусный мороз и вдруг не разогреться кроссом?!
— Да… все бы ничего, но кажется, он впопыхах забыл кроссовки!
— В носках по снегу скорость выше.
— Уточкин разговаривает в туалете сам с собою! Наверно, медитация такая.
— Нас Крылкин пригласил к себе — он там запас бургонского!! Сто бутылей! Ура!
И Крылкин распахнул шкафы, заполненные уральским сухим вином. Вино, закрытое из ещё по совдеповской экономии, которая должна быть экономна, пивными пробками, все скисло. Тщетно они вскрывали бутылку за бутылкой, одиннадцатая… тридцать шестая… восемьдесят пятая… потом полили винным уксусом все фикусы и кактусы соседки. Пошли на улицу — полили ещё не растаявшую в апрельском потеплении снежную горку и влили прокисшего вина в глотку-норку снежной бабы.
— …Да что это за дом, в котором нету водки?!
— Нет! Есть надежный кайф! Мадам, вы курите марихуану?
— …Что это?.. дым?
— …Нет, это снег. Вы пробовали ананасы? Как так! Вдруг побывать на Урале и не попробовать зимой ананасов!..
— …Вон там расстреляли царя. И расплескалось царственное семя!.. Поэтому, в Екатеринбурге столько гениев родится.
