— Они будут не очень этим довольны.
— Мне наплевать!
— Ну и словечки у вас! Я попробую убедить их.
— Твейтс, вам пора браться за весла.
— Есть, шеф…
Косметический салон (название, довольно далекое от сути, ведь там вовсе не собираются лечить, а лишь дадут кое-какие советы, то есть это не более чем магазин) был открыт на Бурк-стрит, на берегу реки, неподалеку от дома, где заседала городская администрация. Свой первый салон чая, в отличие от Сиднея, Ханна открыла в другом месте, ближе к центру города, чтобы больше не смешивать кондитерские изделия, кремы и туалетную воду. Он, этот салон, имел террасу на манер варшавских садов Сакса и утопал в цветах.
Оба салона в мгновение ока стали местами массового паломничества. Это и не удивительно, ибо Ханна виртуозно повторила свой трюк со шкатулками. Роберт и Дина Уоттс привезли с собой сто двадцать шкатулок, из которых девяносто были немедленно распроданы. К тому же теперь у нее была солидная поддержка. Клейтон Пайк прибыл из Брисбена специальным поездом в сопровождении жены, дочерей, невесток и друзей из Квинсленда. Он организовал несколько приемов, которые давали в честь Ханны (правда, она по-прежнему отказывалась на них танцевать). Это была прекрасная реклама. Кроме того, Фурнаки-старшие сами обладали довольно значительной клиентурой в самом Мельбурне и в провинции Виктория. Они пригласили на открытие больше двухсот человек. Наконец, Полли, порывшись в своих многочисленных кузенах, вытащил откуда-то адъютанта губернатора — 'он у нас самый глупый в семье, и мы решили сделать из него военного'. Салоны открывали в конце июня — начале июля. Это может быть, и не столь уж благоприятное время, но Ханна не хотела ждать. Что сделано — то сделано. Она, как обычно, все считала и пересчитывала: самое меньшее, на что она могла рассчитывать после объединения с Фурнаками, — это около трех тысяч фунтов в месяц сразу же с первых недель работы. Полли, который был настроен более оптимистично, говорил о четырех тысячах.
— А может, и больше, начиная с сентября — ноября. Вы и сами, Ханна, представить себе не могли, насколько нужно и важно организованное вами дело. Через год вы начнете платить мне гонорары, и мне не придется выпрашивать деньги у моей тещи Лицинды. Бедняжка, каково ей будет без меня! Да нет, того шиллинга пока хватит, уверяю вас. Я с удовольствием смотрю, как вы ворвались в эти джунгли и — пока — продвигаетесь без всякого сопротивления. Этого мне вполне достаточно. Во Франции, Ханна, рассказывают историю об одном из моих соотечественников, который изо дня в день следовал за цирком в надежде однажды увидеть, как тигр съест дрессировщика…
— Я похожа на дрессировщика, Полли?
— Да, на дрессировщика, ростом от горшка два вершка, обернутого в кружево. И еще я надеюсь, что женюсь на вас, хотя и не очень в это верю.
Она предложила Клейтону Пайку отменить их пари: у нее было слишком много шансов выиграть.
— К тому же я уверена, что, даже выиграв, вы все равно не взяли бы моих денег…
Он зашелся в приступе смеха.
— Ну уж нет, моя милая полячечка! Спор есть спор, и я буду вас преследовать аж до островов, населенных папуасами, чтобы получить мои деньги.
— Так я вам и поверила. Во всяком случае, вы сами финтите в этой игре и помогаете мне одержать верх. Разве так играют? — И она добавила — Вы никогда бы так не поступили, если бы я была мужчиной.
Он оглушительно расхохотался: а ведь и правда, она женщина, он тоже это заметил, и если бы ему было лет на сорок меньше…
— …мне пришлось бы заняться вашими пеленками… К тому же я люблю у мужчин и у сыров одно и то же — они должны быть хорошо сделаны.
Она поцеловала его в обе щеки и подумала: 'Он, безусловно, обожает меня, и это очень хорошо и весьма полезно. Я тоже люблю его, как балованная внучка — деда… Кстати, ты могла бы поцеловать его и в губы, он долго бы об этом помнил'.
Единственное, что обеспокоило ее в первое время пребывания в Мельбурне, довольно быстро отпало: Хатвиллы действительно уехали в Европу и не скоро собирались возвращаться. 'Это просто прекрасно!' Они катались с Полли на лодке, ее приглашали на все вечера, на которых уже не принуждали танцевать, бывала она и в лучших ресторанах города. Как хорошо иметь успех, особенно когда ты не очень красива… (Она все меньше и меньше времени проводит перед зеркалом: только чтобы поправить шляпу или прическу. Все остальные надежды уже отброшены — совенок превращается в сову.)
25 июля она получила письмо и заплакала так, как никогда в жизни еще не плакала.
Коллин умерла.
Перед нею стоят огромные мужчины из семьи Мак-Кеннов, Только Дугал сидит, а его четверо сыновей — Род, Патрик, Оуэн и Алек — сильные и тяжелые (каждый килограммов сто, не меньше), все в трауре, выстроились в ряд напротив Ханны, сидящей в кресле, и их рост и вес лишний раз подчеркивают ее хрупкость. По словам Дугала, Коллин в последние недели своей жизни, в перерывах между приступами удушья, много раз повторяла, что Лиззи нужно отдать Ханне на воспитание.
— Она очень любила вас, Ханна! Любила как дочь или сестру.
(Дугал сам еще не понимает причин этой привязанности и все время думает о них.)
К тому же, добавляет он, в этом случае речь идет не только о том, чтобы выполнить последнюю волю умершей и сдержать слово, которое он ей дал. У семьи Мак-Кеннов нет ни одной родственницы ни в Австралии, ни в Индии; только в Ирландии, где-то под Белфастом, доживает свои дни одна из теток Коллин, которой и можно было бы поручить воспитание девочки. Можно, правда, отдать ее и в пансионат в Мельбурне…
'Ты, Лиззи, в то время сидела у себя в комнате, наверху. Едва я зашла, ты заплакала, бросилась ко мне, обняла, умоляла взять тебя с собой… В общем, все члены семьи Мак-Кеннов словно сговорились и атаковали меня, чтобы я взяла тебя к себе… Признаю, мне и самой очень этого хотелось'.
Разумеется, продолжал Дугал, ни он сам, ни один из его сыновей (самый младший из них был на десять лет старше сестры) не хотел бы расстаться с Лиззи. Им очень нелегко согласиться, чтобы она жила в другой семье, но когда в доме нет женщины…
— Может, спросим саму Лиззи? — спокойно заметила Ханна, которую начинали раздражать все эти лишние слова. — Ведь ей почти десять лет, и она умница.
С этим Дугал согласен полностью, а Род добавляет:
— Она хочет жить у вас.
Ханне остается только дать гарантии как неофициальной опекунше (позже, если все будут согласны, можно будет оформить официальную опеку), Ханна объясняет, как идут дела, и призывает в свидетели Рода, который очень помог ей в самом начале, за что она ему горячо благодарна. (Черт возьми, долго ли мне еще ломать эту комедию? Ведь все эти пять здоровенных дубин в глубине души довольны, что я избавляю их от Лиззи.) Она рассказывает о том, что ей удалось сделать в Мельбурне, говорит о своих планах на будущее, упоминает Клейтона Пайка, Пола Твейтса, Робби и Дину Уоттс, сестер Вильямс в Сиднее.
В Сиднее ей придется теперь занять большие апартаменты, работы по ремонту которых подходят к концу. Да, это в левом крыле здания, где расположен Сад Боадиции. Разумеется, Лиззи будет жить там с нею и с очень приличной гувернанткой, Шарлоттой О'Маллей, ирландкой, как это явствует из ее имени. Ее наняла Дина. С ними будет жить еще и служанка. Да, разумеется, Ханна сама займется учебой девочки и проследит, как и договорились, не появятся ли у Лиззи первые признаки туберкулеза, если речь идет именно о нем ('мы-то теперь знаем, Лиззи, что у твоей матери был скорее всего рак'). Разумеется, 'вы, мистер Мак-
