— Это совсем в его стиле, — говорит довольная Ханна.
— Что он тебя знает и даже работает на тебя. Снабжает будто бы травой для кроликов. И что ты уехала в Европу.
— Вы ездили в Сидней?
— Зачем? Тебя там уже не было.
— А в Мельбурн или Брисбен?
— Тем более нет. По той же причине. Города нагоняют на меня тоску. А этот Саймон Кланси мне очень понравился. Он и я, мы…
Мендель! Повсюду: в Сиднее, Мельбурне, Брисбене — я оставила для вас сообщения на случай, если вы туда приедете! И деньги!
Ну черт возьми, и откуда она взяла, что ему могли понадобиться деньги? Он чуть было вновь, уже в четвертый раз, не приподнял ее за талию, но и потом предпочел искать укрытия в углу просторной, прямо сказочной библиотеки на первом этаже особняка, отделанной панелями из шишек вяза, библиотеки, где хранилось, должно быть, тысяч пять книг.
Что погнало его в библиотеку? Ответ прост: ему нужно держаться подальше от Ханны. Он слишком боится того, что может в нем произойти, если он будет настолько неосмотрителен, что прижмет ее к себе. Он не сможет противиться этому, он растает, доверится ей, они, чего доброго, окажутся в постели. А вот этого-то и нельзя делать! Чему он так и не научился, так это читать по женским глазам. Тем не менее в глазах Ханны ему удается прочесть бурную радость, волнение, привязанность… но только не любовь. 'Если ты возьмешь ее, как брал многих, ты себе этого никогда не простишь, Мендель, и это будет тяготить тебя потом до самой смерти. Вполне возможно, что в голове у нее сидит ее поляк или кто-нибудь другой. Но, увы, не ты'.
Мендель делает вид, будто разглядывает книги, а на самом деле он охотно стер бы в порошок стул или еще что-нибудь из мебели, как уже ранее по той же причине поднял лошадь. Он спрашивает:
— А имя некоего Квентина Мак-Кенны тебе что-нибудь говорит?
— Да, — снова отвечает Ханна, — и еще больше, чем то, которое ты уже назвал.
— Любовь?
— Нет, — отвечает Ханна, — не то чтобы…
— Он умер, — произносит Мендель. — Он, скорее всего, умер. Ты знала, что он пытался пересечь всю Австралию пешком, от Брисбена и в другой конец, чего до него никто никогда не делал?
— Да.
— Я удивился бы, если бы это кому-нибудь когда-либо удалось. К примеру, я не рискнул бы. Даже если бы съел весь экипаж корабля, с пассажирами и парусами. Это дьявольское предприятие, что-то вроде попытки доплюнуть до звезд. Он сказал Саймону Кланси, что если добьется своего, то оставит знак: груду камней, пирамидку в определенном месте — на мысе Кювье, что на берегу Индийского океана, в чертовски заброшенном месте… Он говорил о пирамидке, обложенной камнями в виде пятиконечной звезды. Мы съездили туда, этот Саймон Кланси и я, поднявшись к северу от Фримантла. Камни там были… Не все, не хватало одного кончика звезды, а рядом скелет — обглоданный грифами. С камнем, зажатым в пальцах правой руки.
Затем он, Мендель, нанялся в Перте на пароход помощником кочегара и всласть покидал лопаткой уголька. Несколько приключений в Индии, один или два смерча в Бомбее, потерянное на поиски другого судна время в Кейптауне, но затем — полный штиль, и он, приободренный, прибывает в Лондон. Оставалось отмыться от этого проклятого угля, найти ее, и вот…
Но пусть она не строит на его счет никаких планов, он здесь только проездом. Просто приехал сказать ей 'здравствуй'. Он с удовольствием остался бы в Австралии, в стране, которая понравилась ему своими просторами и тем, что там живут люди, которых он хотел бы увидеть снова. Но теперь он предпочитает вернуться в Америку, которая ему нравится еще больше. Особенно тамошние женщины.
У него все те же черные усы и очень белые зубы, особенно когда он улыбается.
Он решается наконец выдержать взгляд этих серых глаз, который волнует его сердце.
— Ханна, ты спала с этим Квентином Мак-Кенной?'Мендель, куда ты, черт возьми, лезешь?'
— Да, — отвечает Ханна. (Она собиралась добавить ещекое-что, но сдержалась.)
— Скотина!
— Гоп, — отвечает она, забавляясь, как дурочка (и правда, она и вне себя от счастья. Конечно же, не из-за денег: просто потому, что он перед нею).
— Ты уверена, что там было 22 тысячи рублей?
— Голову даю на отсечение, — отвечает она невозмутимо.
— Наглая ложь. Никогда в жизни у меня не было такой суммы.
— Должно быть, в Сибири вы все позабыли. При 70 ниже нуля застывают даже воспоминания. Итак, я должна вам 21 тысячу 453 фунта и 11 шиллингов (она и не пыталась считать, сколько получится в английской валюте).
— Я бы весьма удивился, — замечает Мендель насмешливо, — если бы рубль столько стоил. Пойду в банк завтра и проверю курс обмена валют. Не пытайся меня надуть, тебя еще и на свете не было, когда я уже воровал яблоки и то, что прячется под женскими юбками. 22 тысячи рублей должны составить 3 тысячи — самое большее. Закрой рот. Пигалица.
Они вместе обедают, сидя друг против друга на противоположных концах длинного герцогского стола, такого длинного, что горничной-француженке (взирающей на Менделя с явным вожделением: он нравится женщинам по-прежнему, если не больше, чем семь лет назад) понадобилась бы лошадь, чтобы одолеть расстояние между ними. Они говорят на идиш, как и раньше, хотя на двоих должны хорошо знать 11–15 языков (помимо английского, Мендель в своих странствиях выучил испанский и тагальский на Филиппинах, голландский и яванский на Яве, плюс к этому два сибирских диалекта и — вполне прилично — китайский, который усвоил, даже сам этого не заметив. А так как он уже до этого знал идиш и иврит, польский, русский, немецкий и французский, он может странствовать более или менее спокойно).
Он молча разглядывает Ханну в теплом отблеске пламени свечей, горящих в позолоченных подсвечниках. Оба понимают: когда Ханна сказала ему 'попробуй', между ними пробежал какой-то странный ток. Он уже знает, что спать будет не здесь — как эту, так и последующие ночи. И вообще, было бы чертовски хорошо как можно скорее сесть на пароход, отплывающий в Америку или все равно куда. Если он останется с нею, он сойдет с ума. Или отпадет, как ненужный кусок стены, — а это еще хуже.
Покончив с ужином, они переходят в гостиную. Она предлагает ему сигару и французский коньяк. Он в одиночку опорожняет бутылку, но хмель его не берет. Он всегда будет убежден, что на предложение, которое он сделает ей, алкоголь совсем не повлиял.
— И Марьян не смог его найти?
— Нет, не смог.
— Я бы встретился с ним, с Марьяном.
— Вчера он был в Берлине. Завтра утром выедет в Прагу. Затем в Вену — подготовить почву к весне, когда я открою там еще один институт. Я могу послать ему телеграмму и попросить, чтобы он приехал.
— Я поеду сам. Попробуем вместе.
— Как хотите. Молчание.
— Ханна? Ты знаешь, что я тебе скажу, а?
— Что вы отправляетесь на поиски Тадеуша. И вы, только вы его найдете.
Раздавленный горем, он закрывает глаза: 'Самое худшее в том, что ты сделаешь это, Мендель. Ты найдешь этого негодяя, околдовавшего ее, когда ей было семь лет. С тех пор она и вбила себе в голову, что любит его. Ты сделаешь это, хотя, по твоему убеждению, он ногтя ее не стоит. Единственное, что у него есть, так это непомерная гордость, он любит только себя и просто снизошел до того, что позволил любить себя девчонке, которая стоит дороже его в миллиард раз. Ты не раздавишь его, как тебе этого хочется. Ты возьмешь его за шкирку и бросишь к ногам Пигалицы, как собака, принесшая хозяину добычу. Ты законченный идиот, Мендель, бедный Мендель…
