принимающих ее за дурочку, черт возьми, она права: она предвидит время, когда все Сафронии мира будут пользоваться ее продукцией. При условии, что она будет у них под рукой. А уж об этом Ханна позаботится.
'Это будет революция', — замечает Джульетта Манн, ошеломленная подобной широтой амбиций. 'Я вполне согласна с вами', — ответила Ханна, сама несколько озадаченная своими умозаключениями.
Косметология— Слово, отдающее научностью. В нем заключена тайна и постоянная новизна. Оно идет дальше жидких пудр и кремов, это — целое искусство, секреты которого очень важно раскрыть. Так, например, окраска губ необходима, коль скоро имеешь дело с красящими и ароматизированными продуктами, наложенными на другие части лица. И в этой конкретной области Ханна продвинула исследования далеко вперед. В течение долгого времени, может быть лет двухсот, для оживления цвета губ, для того чтобы сделать их более привлекательными, женщины пользовались тем, что называют 'резин', — мазью на основе мастики с добавлением розовой или жасминной воды, подкрашенной соком алканна или черного винограда; затем на основе пчелиного воска и масла создают так называемую 'смесь'. Мысль о производстве специальных палочек, легких и незаметных, которые можно носить в сумочке и которые пришли бы на смену карандашу для губ, — эта мысль принадлежит не Ханне. Она пришла в голову другим, но те пока не извлекли ее на свет божий, а сам продукт остается достоянием подозрительных аптекарей, известных одним лишь актрисам или потаскухам. Иными словами, для светской или хотя бы обуржуазившейся дамы такие вещи весьма опасны, тут попахивает чуть ли не проституцией.
Одним из вопросов, над решением которого придется биться Ханне, станет вопрос робости ее клиентов перед всеми этими нововведениями (которые мужчины высоко оценят, но… не у своих жен), робость, тем не менее сдобренная изрядной дозой жадного любопытства. К тому же, если осваивать выпуск губной помады на уровне отрасли, нужно еще учесть, что воздействие этих новшеств должно быть безвредным и что они не превратят женский рот в явную жертву цинги. Опасность, впрочем, реальна и для, других косметических продуктов.
— Джульетта, дело в химии. Вам и карты в руки.
Нет, она хорошо знает, что это не делается за 3–4 недели. Конечно (Ханна очень часто повторяет 'конечно'). Она знает, что понадобятся годы, пять или десять лет, может быть десятилетия, что одной Джульетте не справиться с такой задачей. Понадобятся новые химики, новые лаборатории, и не обязательно во Франции. Понадобятся капиталовложения и наем рабочей силы. Она готова к этому, она пойдет на это.
Джульетта Манн умрет в 1931 году, превзойденная, естественно, новыми поколениями специалистов, работающих в совершенно иных условиях. Во всяком случае, не в переоборудованной жилой квартире.
Пусть даже эта квартира и была над головой у Поля Гогена.
В апреле она уже в Вене. Удивляется, что не побывала здесь раньше: 'Какой красивый город! И почему я заканчиваю объезд Европы там, откуда должна была начать? Правду говорят, что из Австралии Европа представляется тощенькой'.
В Вене на боевом посту стоит Марьян Каден. Он проделал все работы по глубокой разведке и подготовке почвы. Со своей обычной эффективностью. По его мнению, для размещения института подошла бы Рейхсратштрассе.
Они идут туда. Эта улица расположена прямо за зданием парламента — рейхсрата. 'Улица широкая, восемьдесят один шаг, я подсчитал', — говорит Марьян. Она заканчивается слева от садов городской Ратуши. Здание, вычисленное им, носит номер 7. Построенное в 1883 году, оно почти что сохранило свой первозданный вид.
Начиная с вестибюля, обильно украшенного, роскошный вход в здание внушает почтение. Что же касается этажей; то они выполнены с большой долей экономии, как принято: парадная лестница внезапно переходит в черную, которой пользуются жильцы верхних этажей.
— Не может быть и речи о том, чтобы впускать внутрь моих клиентов.
Он об этом догадывался. И навел справки: есть возможность снять один из верхних этажей за 2800 франков в год или за 2500, если долго договариваться. Владелец дома — эрцгерцог, обожающий поэзию.
— Ханна, помнишь, однажды ты мне рассказывала о французском поэте по фамилии Рембо?
— Я только его и знаю. Мы вместе учились в школе.
Разумеется, она в глаза не видела Артура Рембо. Впрочем, прошло около восьми лет, как тот умер. 'Следовательно, он не сможет мне возразить'. Но она читала его стихи (Тадеушу он должен обязательно понравиться, и ей необходимо было к этому подготовиться). И потом, она часто встречалась с саркастическим и забавным рисовальщиком Фореном, который два или три месяца прожил во времена своей молодости на бульваре Распай в Париже, рядом с этим большим любителем абсента, которого посещал Верден.
— Ты расскажешь ему о Рембо, и эрцгерцог снизит цену, — говорит Марьян.
Чертенок, какая память. Вспомнить обычное имя, которое она черт знает когда произносила перед ним. Действительно, она и Марьян нечасто беседовали о литературе, хотя ей и удалось заставить его прочесть Жюля Верна в оригинале и — недавно — 'Войну миров' Уэллса. На английском, поскольку с некоторых пор он прекрасно владеет и языком стран по другую сторону Ла-Манша.
Ханна рассматривает его. В сущности, Лиззи не ошиблась. Если с первого взгляда Марьян не кажется ни красавцем, ни умником, все же он совсем недурен. Его солидность внушает доверие, и понятно, что это может привлечь некоторых женщин, если не многих. У него симпатичные глаза. Такие спокойные и даже мечтательные глаза, за которыми скрывался его глубокий ум. Он пышет здоровьем, и со времени их встречи в Баден-Бадене четырьмя годами раньше он к тому же научился одеваться.
Правда, у него есть для этого возможности. В области финансов он также преобразился: рассказал о помещении на бирже своих капиталов языком профессионального маклера, что произвело на нее впечатление. Чтобы убедиться, что он не намерен пускаться в спекуляции, она отвела его к очередному кузену Полли Твейтса — воротиле из Лондонского Сити. И что же вы думаете: они, юный варшавянин и джентльмен в рубашке с жестким воротником и в полосатом галстуке, сошлись подобно сообщникам до такой степени, что породили в ней ощущение, будто она лишняя (она, которая совсем не дурочка в этой области).
— У тебя есть любовница, Марьян?
Они снова пересекают Ринг, возвращаясь к придворному театру. В воздухе веет теплом, тускло светит солнце, мимо них проезжают очень красивые экипажи, цыганка играет на скрипке, и Ханна обнаруживает, что она просто влюблена в Вену.
— Марьян, я знаю, что вмешиваюсь не в свое дело. Но представь себе, что завтра, или через месяц, или через год тебя околдует женщина. Ты будешь млеть от восторга, ты предашься с нею разврату во всех борделях Европы и будешь петь при этом похабные песни.
Марьян растерянно смотрит на нее.
— И покинешь меня, — заканчивает Ханна.
А сама думает: 'Ханна, ты, пожалуй, преувеличиваешь. Ты не боишься, что он уйдет от тебя, шансов на это практически никаких. Но если представить, что эта дуреха Лиззи действительно попытается женить его на себе, а он, бедняжка, не сможет даже и слова сказать, — да она же вернет тебе его в мгновение ока. Лучше, если бы у него было хоть немного опыта. У Лиззи ведь нет никакого. Теоретические познания — да, но не практика. Благодаря твоей мании все ей рассказывать она знает об этом столько же, сколько и о маркизе де Саде, она могла бы, пожалуй, написать 'Камасутру'. Не смейся, Ханна, это не так уж смешно — комната в Пражском предместье и то жестокое разочарование, которое ты испытала с Тадеушем, прямо указывают, что такие вещи в браке нужно учитывать'.
— Покинуть тебя? Нет, я никогда не сделаю этого, — говорит Марьян, устремив в землю страдальческий взгляд. — Никогда!
— Тебе не мешало бы завести любовницу. А лучше трех или четырех. В этом деле, как на кухне: нужно попробовать
Он обеспокоенно сглатывает слюну. Это одновременно и очень комично, и очень трогательно: видеть такого активного, такого спокойного, такого одаренного простофилю до такой степени смущенным, когда ему говорят о женщинах.
