сочетались с закручиванием политических гаек в промышленно развитых. Эта двойственность к концу 70-х стала смахивать на шизофрению. Возраст брал свое, аналитические способности Шелленберга были уже не те, но голова все-таки еще работала, отказывались работать почки.
К 80-му цены на нефть достигли пика. Политика так называемой экономической перестройки на окраинах Европы зашла в тупик. Серьезные реформы требовались самой Германии, и не только экономические. Политическая система трещала по швам. Россия, не стесняясь, говорила о возможном объединении. Во Франции после многочисленных преследований правительство вынуждено было начать переговоры с оппозицией. Итогом этих переговоров стали выборы, по сути, уже демократические, но с рядом сопутствующих условий, все-таки обеспечивших фашистам перевес в парламенте. Но главное произошло – выборы состоялись. Это стало началом конца.
Весной 1980 года на 97-м году жизни скончался Муссолини. Италия вышла на улицы. Вода закипела. Европейская кастрюля начала греметь крышкой…
В день открытия XXII олимпиады у Шелленберга внезапно отказали почки. Недаром немецкая дипломатия столь активно выступала против проведения игр в Восточной Москве. Воспользовавшись растерянностью противника, демократическая Россия нанесла решающий удар. Председатель Олимпийского комитета академик Солженицын призвал олимпийцев демонтировать стену, разделяющую город, и провести игры в объединенной столице. Великая олимпийская революция свершилась. Попытка мягкой перестройки послевоенной Европы потерпела полное фиаско. Цены на нефть сделали свое дело.
Впервые я услышал слово «перестройка» в тот самый день, 22 июня 1976 года. Услышал его от миланского гостя, которым, как вы, думаю, догадались, оказался синьор Умберто.
Но прежде я вскрыл картонку.
Боббер смотрел во все глаза. Внутри находился буклет небольшого размера. На обложке надпись по- русски: «Добро пожаловать в чарующий мир пластиковых карт с магнитной лентой банка Креди Тбилисо». В правом нижнем углу расположился известный мне красный Георгиевский крест – символ банка и рекламный девиз «Будь здоров, генацвале!»
Пролистав красочный буклет, расписывающий прелести жизни, доступные счастливым обладателям «новых пластиковых карт с магнитной лентой», я, собственно, дошел до главного. Главным оказался специальным образом прикрепленный к последней странице кусочек золотистого пластика с вытисненным на нем номером и моей фамилией. Боббер присвистнул. Я, честно говоря, тоже удивился.
«Лимит трат по вашей эксклюзивной карточке Super Gold Банка Креди Тбилисо установлен в размере 5000 британских фунтов в месяц, – любезно сообщала поясняющая надпись. – Добро пожаловать в волшебный мир скидок и специальных услуг, доступных обладателям банковской карты Super Gold Креди Тбилисо».
Далее более мелким кеглем было напечатано: «Не забудьте немедленно по получении подписать вашу карту и постарайтесь держать ее при себе».
Вот так.
Боббер стоял по стойке смирно.
– Однако ничего не понимаю, – услышал я собственный голос.
– Будем надеяться, прибывающий синьор вам все объяснит. В любом случае, Вильгельм Павлович, можете на меня положиться, какие поручения, я тут как тут. Ну, заболтался. В аэропорт не успею. Надо еще у Анискина разрешение на транспорт подписать. Побежал. Ждите, Вильгельм Павлович, скоро будем. – Боббер выскочил за дверь, а я решил выпить чаю.
С Умберто мы не виделись девять лет. Я знал, что он работает над проблемами передачи информации. Читал его статьи. Несколько раз за эти годы мы обменивались теплыми письмами. Что заставило его отправиться к неудавшемуся ученому Вильгельму Зону в Готенбург? Я пролистал еще раз глянцевый банковский путеводитель, отложил эти чудесные правила пользования и вернулся к «Робинзону Крузо».
«Прошло еще пять лет, и за это время, насколько я могу припомнить, не произошло никаких чрезвычайных событий.
Жизнь моя протекала по-старому – тихо и мирно; жил я на старом месте и по-прежнему отдавал все свое время труду и охоте».
«Как будто про меня написано, кроме, конечно, труда и охоты», – подумал я, и в этот момент услышал характерное тарахтенье. Выглянул в окошко. Внизу парковался милицейский «Запорожец», выкрашенный в тот жуткий голубой цвет, в который выкрашены все милицейские «Запорожцы» Готенбурга. Не прошло и нескольких минут, как мы с Умберто обнимались. Хорунжий Боббер скромно сидел в сторонке, а я готов был разрыдаться – столько нахлынуло разных воспоминаний…
Выпив за встречу по рюмке водки, мы решили продолжить дружескую беседу в ресторане. Боббер вызвался подвезти.
– Конечно, в «Центральный», – посоветовал он.
Как обычно, Умберто начал издали.
– Знаешь ли ты миф об Одиссее, мой милый Вильгельм?
Я пожал плечами. Разумеется.
– Много тяжких бед и грозных опасностей претерпел Одиссей, возвращаясь из-под Трои на Итаку, – продолжал Умберто. – После долгих скитаний оказался Одиссей на острове, в плену у нимфы Калипсо.
«На калипсол намекает, это странно, – подумал я. – Откуда ему знать про калипсол? Куда он клонит?»
– Почти восемь долгих лет пришлось Одиссею томиться у могучей волшебницы. Тосковал он и по Итаке, и по всей своей семье. Наконец сжалились боги-олимпийцы над Одиссеем. Сама Афина Паллада решила помочь ему и, приняв образ царя тафиев Мента, прибыла на Итаку, чтобы возвестить о скором возвращении героя.
Я не верил своим ушам. Комок застрял в горле.
– Умберто, – с трудом проговорил я, – сегодня утром мент, кстати, тот самый, который тебя встречал, принес мне конверт с кредитной карточкой. Что все это значит?
Умберто посмотрел на меня долгим теплым взглядом и выложил на стол темно-синий дипломатический паспорт.
– Вот паспорт, Вильгельм, на твое имя. Теперь ты свободен и можешь ехать куда угодно. А поскольку я догадываюсь, куда ты отправишься в первую очередь, я присмотрел кое-что нужное в миланском Duty Free.
Он вытащил из объемистого кожаного портфеля коробку. На крышке были нарисованы два что-то мастерящих мальчугана. «TELEMAX» – прочитал я большие наклонные желтые буквы.
– Лучший конструктор всех времен и народов. Made in USA, – уточнил Умберто, – дети будут рады.
Официант принес шашлыки, поставил на стол бутылку отличного румынского «Белого аиста». Мы выпили, я пришел в себя.
– Объясни мне, Умберто, что происходит. Я ничего не понимаю.
– Видишь ли, Вильгельм, тебе предстоит выполнить очень важное задание. – Умберто тормознул: – Я имею в виду, сыграть очень важную роль.
– В чем?
– В перестройке! Партия приняла решение двигаться вперед. И это движение, так сказать, в будущее, оно начинается не сразу. Надо, понимаешь ли, попробовать. В общем, начинают с окраин. Вашего Леопольда, видимо, будут снимать.
«Все-таки Лучников не такой уж пустобрех», – подумал я.
– Будут пробовать какие-то реформы, не знаю… Главное, о чем я знаю, собираются демонтировать идиотский миф о готском происхождении казаков. То есть, начнут говорить правду. А это и есть главное. Не так ли?
Я с недоверием смотрел на Умберто. То, что он говорил, как раз и было похоже на вранье.
– Я-то при чем?
– Меня попросили подобрать специалиста для исторического исследования, которое должно инициировать в обществе обсуждение готского мифа. Я предложил тебя.
– Историческое исследование?
