Вдруг марсовые, едва слышные в стоне ветра, закричали, перебивая друг друга:
– Паруса с веста!
– Три корабля!
– Фрегаты на норде!
Капитан Барановский решается высказать вслух тревожащую Нахимова мысль:
– Неужто новые турецкие силы?
Кажется, что отряд неизвестных кораблей держит курс прямо на вход в Синопскую бухту. Нахимов молча наблюдает. Как бы то ни было, без боя идущим кораблям не войти. Курсы пересекутся перед входным мысом. Он наставляет трубу на быстро выдвигающийся вперед фрегат. Что-ты в нем хорошо знакомое. Этот длинный бушприт, слишком короткая бизань… Конечно, 'Кагул'. Вот его позывные ползут к клотику фок- мачты.
– Либо поддержка, либо смена нам, капитан.
Нахимов высказывается возможно равнодушней. Но Барановский угадывает, что, если случится смена, адмирал будет глубоко обижен.
– Как можно на смену, ваше превосходительство? Мы терпели месяц с неделею все беды крейсерства, заперли противника, а теперь другие будут славу получать?
– А вы подождите возмущаться, вон фрегат доносит, что у него на борту наш Костырев. Ложитесь в дрейф, примите мичмана и пошли ко мне.
Но еще до прибытия Костырева обстановку уясняет сигнал с головного корабля под контр- адмиральским флагом. Новосильский пришел с 'Парижем', 'Тремя святителями', 'Константином', 'Кулевчей' и 'Кагулом' под команду Нахимова.
– Это все сделал Владимир Алексеевич, – рассказывает мичман. – Я был вызван к нему немедля. Князь зачем-то уезжал в Симферополь, и Владимир Алексеевич ему вдогонку послал свое решение. И как он, Павел Степанович, при мне распек Станюковича за бездействие, за промедление ремонта кораблей нашей дивизии! Обещался лично быть с пароходами, как только их приготовят в плавание.
– Сейчас хоть один самовар готов?
– Никак нет. Но к концу недели четыре смогут идти. Войска перевозили из Одессы, и машины у них сейчас разобраны.
– Поздно. Будем действовать без них, мичман.
Шканечный журнал 'Трех святителей' буднично рассказывает о дне 17 ноября. 'В исходе седьмого часа пополудни сигналом велено развесить мокрое белье для просушки. В 8 часов сигналом велено построиться в две колонны на правый галс по упавшему под ветер кораблю 'Ростислав'.
В 8 часов по рапорту воды в корабле 15 дюймов, больных по команде нижних чинов 4 человека. В 8 часов пеленговали Пахиос, находились от оного к МУ в расстоянии 25 миль.
Ветер брамсельный, средний, с зыбью. Облачно.
В начале часа спустились на 5. Корабль 'Ростислав' держал ближе к ветру. В половине часа, придя в кильватер корабля 'Ростислав', привели бейдевинд на правый галс. В ? часа эскадра построилась в ордер похода двух колонн по назначенной диспозиции. В сие время по сигналу с корабля 'Императрица Мария' отдали у марселей один риф. В 9 часов сигналом требовали со всех судов командиров. В сие время, обсервуя адмирала, убрали паруса, остались под марселями, легли в дрейф на правый галс.
В четверть часа спустили с боканцев шлюпку. Командир корабля, капитан 1-го ранга Кутров, отправился на корабль 'Императрица Мария' к вице-адмиралу Нахимову…'
В кают-компании 'Марии' собираются все командиры кораблей. Наваринец Истомин – капитан 1-го ранга и командир 'Парижа', бывший лейтенант 'Силистрии' Ергомышев – командующий на 'Константине', отличный моряк Кузнецов – командир 'Ростислава', командир 'Чесмы' Микрюков, угрюмый холостяк (относительно его сломанного носа флотские остряки пустили не один анекдот), и молодые капитан- лейтенанты Будищев и Спицын, командующие фрегатами. Они все в сборе, когда приезжает Кутров, и сгруппировались вокруг стола, на котором разложен вычерченный флаг-штурманом Некрасовым план рейда с неприятельскими стоянками и береговыми батареями. Кутров становится сзади Истомина и через его лысеющую голову всматривается в раскрашенную бумагу.
– Господа, а ведь 'Фазли-Аллах' – это наш 'Рафайл', который турки забрали в 1829 году. У нас таких стариков даже на брандвахте не осталось. Истомин живо оборачивается к нему:
– Он перетимберован в 1848 году и даже удлинен. Одно время на нем было 60 пушек, потом для облегчения их сняли – и теперь 44.
– Все равно, – небрежничает Кутров, – это не противник, старая гнилая посудина.
Барановский комически раскланивается.
– По диспозиции, кажется, мне его брать. Значит, никакой чести не будет? – Микрюков угрюмо хрипит:
– Государь заявил после сдачи 'Рафаила', что, буде он попадет в наши руки, сжечь его и смыть таким образом позор пребывания черноморцев под оттоманским флагом.
Неловкое молчание.
– А бог с ним, с 'Рафаилом', – восклицает Истомин. – Господин Морозов, – обращается он к старшему артиллерийскому офицеру, – вы рассматривали укрепления берега. Каменные или земляные брустверы?
Морозов любит излагать свои соображения пространно и усложняет их математическими выкладками. Очень трудно следить за его речью. Сообщая о характере защиты синопских батарей, он отвлекается на морские атаки портов Танжера и Алжира, Копенгагена и устья Шельды, Акры и Александрии.
– Итак, – вежливо уточняет Истомин, – основание батарей каменное, но выше амбразур земляной настил? Морозов, не слушая, продолжает:
– Обращу ваше внимание, господа, на случай из последней, прусско-датской войны. Сильный корабль 'Христиан VIII' нерасчетливо атаковал батареи, сооруженные в 18 и 12 футах над уровнем моря. Датский капитан истратил множество снарядов и не произвел на батареи видимого влияния. Тогда как бомбы и каменные ядра с более возвышенной батареи зажгли корабль и взорвали его на воздух,
– Авось бог помилует, – снова мягко останавливает лектора Истомин. Под Наваркном мы прошли мимо батарей почти без выстрела.
– Что Наварин! – восклицает Морозов. – Из всего известного о крепостной пальбе бомбами в суда явно, что при теперешнем вооружении береговых батарей кораблям несравненно труднее мериться с ними. На каждые восемнадцать футов крепостной стены – доказал господин Саар и сие_ подтвердил знаменитый Дуглас – с корабля можно целить только в дуло одного орудия. Перед крепостью же, напротив, предмет, представляющий до двух тысяч квадратных футов, не считая рангоута и парусов.
– Одним словом, господа, капитан советует нам ворочать обратно, а мы пришли срывать батареи, – язвит Кутров.
– Я?! Я советую?! Как это? Почему же? – оторопело переспрашивает артиллерист. – Я не о Синопе, господа. Эти батареи мы сроем. Его превосходительству я докладывал, что надлежит только бить зажигательными бомбами и тяжелыми ядрами. Верх прикрытия земляной, ерундовый, а осадных орудий у турок нет, не должно быть по всем сведениям от прошедшего лета…
Капитанам надоел Морозов. Ближайшие к флаг-штурману расспрашивают его о выгодах и недостатках ветров при входе на рейд. Молчаливый Некрасов карандашом чертит схему ветров, показывает лучший курс.
– Колонна контр-адмирала Новосильского отлично пройдет на норд-вест, и страшные господину Морозову батареи не достанут до кораблей, пока не придем на пункт, указанный в диспозиции. От батареи № 3 почти миля, от батареи № 4 полмили, и лишь – № 6 на Киой-Хисаре будет основательно вредить. Тяжело-с придется 'Марии'. Павел Степанович, как видите, на себя принимает удар, покуда эскадра устроится…
Капитан-лейтенант Будищев жалуется Спицыну:
– Видал, брат, диспозицию? Нет? Гляди. С Павлом Степановичем 'Мария', 'Константин' и 'Чесма'. Во второй колонне 'Париж', 'Три святителя' и 'Ростислав'… А мы в прихожую. Даже носа на рейд не показывать.
– Что ты кипятишься? – солидно успокаивает Спицын. – И нам работа будет – не допустить прорыва
