выдирая завязшие в бортах каленые ядра. Струи воды из шлангов, попадая на горящее дерево, превращаются в пар. Одно ядро с визгом пролетает через борт, и здоровый, красивый комендор, что-то с улыбкой приговаривавший перед выстрелом, внезапно сгибается и валится с окровавленной головой. Забрызганный кровью адмирал спокойно заменяет его, наводит орудие, держась правой рукой за подъемный винт, и методично командует:
– Немного вправо, теперь влево, еще чуточку влево. Минута не потеряна, и бомба с шипением несется на турецкий адмиральский фрегат.
– Ну-с, так палить! – говорит Нахимов после трех выстрелов и идет к следующей пушке, щурясь в багровой полутьме. И моряки между двумя залпами слышат ободряющий низкий голос командующего:
– Приноровился хорошо. Сметка есть!
На верхней палубе Павел Степанович с наслаждением дышит воздухом – все же не так дымно – и покачивает головой, разглядывая перебитые снасти и рангоут.
– 'Три святителя' действует бортом, и людей выловили всех, ваше превосходительство, – докладывает Острено.
– А где капитан Барановский?
– Сейчас контузило его упавшей снастью. Снесли вниз.
– Жарко-с!
– Жаркое дело!
– Я говорю: жарко-с. Пошлите в мою каюту вестового. Пусть принесет воды в моем стакане. Только осторожно-с. Стакан подарил мне Лазарев, и я им дорожу-с. Дайте-ка, Костырев, трубу.
Полчаса эскадра ведет бой с турками, и начинает сказываться губительный меткий огонь русских бомбических пушек крупного калибра.
Клубы дыма окутывают суда противника и окрашиваются в багровый цвет. Ровные языки высоко поднимаются над 'Навек-Бахри'. Желто-зеленое пламя показывается на корвете 'Гюли-Сефид'. Два подводных толчка один за другим, и страшный гул, и волны с шумом бросаются на корабли русских, точно под водой возникло второе сражение. Концевые фрегат и корвет, разбитые пушками 'Константина' и 'Парижа', взлетают на воздух. Подброшенные страшной силой обломки 'Навек-Бахри' падают на береговую батарею и производят на ней пожар. Остатки корвета летят на купеческие суда и обрушиваются в разных местах скученных прибрежных построек. Дымные костры поднимаются над берегом. На 'Ауни-Аллахе' пушки остались без прислуги. Осман-паша, расклепав цепь, стремится уйти из линии к мысу Киой-Хисар и направляется мимо 'Парижа'. Истомин встречает его меткими продольными выстрелами.
– Превосходно действует 'Париж'. Выразил бы ему восхищение, да не на чем поднять сигнал, – досадует Павел Степанович. – Пошлите мичмана на шлюпке к Истомину, пусть передаст мою благодарность.
Адмирал снимает фуражку и вытирает лоб.
– Да где же вода? Оказывается, легче взлететь на воздух двум кораблям, чем командующему эскадрой получить стакан воды.
Он оборачивается и видит вестового, который смущенно вытягивает руку с осколками стекла.
– Разбил?
– Держал, ваше превосходительство, крепко, а он хрустнул, как меня взрывом на палубу бросило.
– Руку поранил? Нет? Ну, и слава богу. Принеси хоть в кружке воду.
Он жадно пьет теплую, горькую от пороховой копоти воду, протягивает кружку матросу, но новый взрыв – и кружка катится то палубе и матрос отброшен в сторону. И мичман Костырев, который собирался идти на шлюпке, засыпан градом осколков. У мичмана вырвана пола куртки, окровавленная рука беспомощно повисла. Он морщится от боли, а упорный матрос уже на корточках ползает за укатившейся к борту кружкой и ловко подбирает ее у шпигата. .
– Счастливо отделались, – спокойно говорит адмирал, выдирая щепу, вонзившуюся в его густой эполет.
Костырев, обвязав платком пораненные пальцы, спешит выполнить приказание командующего. Теперь он даже счастлив – появится на 'Париже' раненый, с личным поручением Павла Степановича. То-то позавидуют мичманы 'Парижа'.
Капитан Барановский оправился от контузии. 'Мария' сосредоточивает огонь на 'Фазли-Аллахе', а 'Константин' на 'Неджми-Фешане' и 'Несими-Зефере'. Эти фрегаты тоже отклепывают цепи и бросаются к берегу.
– Идет дело хорошо, – отрывисто бросает Барановскому Павел Степанович, наблюдая огонь 'Чесмы' по высокой батарее под горой Ада-Кьой.
Колонне Нахимова остается только подавить батарею на молу, полузасыпанную после взрыва корвета. В колонне Новосильского бой продолжается. Пароходы 'Таиф' и 'Эрекли' развели пары и прорываются к выходу из залива перед русской линией, Истомин одним залпом заставляет 'Эрекли' повернуть обратно, но 'Таиф', идя зигзагами, лишает 'Париж' верного прицела, развивает 11-узловый ход и убегает из залива. Истомин возобновляет огонь по фрегату 'Дамиад'. 'Три святителя' и 'Ростислав' заставляют избитые фрегаты 'Низамие' и 'Каиди-Зефер' броситься к молу.
В это время Нахимов слышит пальбу в далеком тылу, на входе в залив…
17 ноября Корнилов пришел на 'Одессе' в Севастополь из Николаева. Узнав о намерениях Нахимова, он велел вновь развести пары и приказал контр-адмиралу Панфилову немедленно следовать за ним с пароходами 'Крым' и 'Херсонес' к Синопу.
Все три парохода, только что вооруженные бомбическими пушками, ходили на товаро-пассажирской линии Одесса – Константинополь и плохо приспособлены к новому, немирному назначению. Пушки, расставленные на бортах по обе стороны колесных кожухов, утяжелили суда, и они утратили свою проектную скорость.
Несмотря на нетерпение, Владимир Алексеевич может подойти к Синопскому перешейку только 18 ноября после полудня. На пароходах издалека слышат грозную канонаду, а затем за узкой полосой земли, закрывающей вход в залив, видят окутанный дымом клотик 'Марии' с развернутым по ветру флагом Нахимова.
Федор Керн, командир 'Одессы', спешно ворочает на мыс Ада-Кьой. Городские постройки и холмы снова закрывают рейд от отряда Корнилова. К Владимиру Алексеевичу доходят лишь отзвуки грохочущих орудий и гул взрывов. Небо на юге багровеет, как на ветреном закате солнца. Не зная, что означают взрывы, Корнилов мрачно смотрит с мостика и кусает губы, томясь неизвестностью.
Наконец сызнова открывается рейд в черно-багровом дыму. Солнце, пробившееся сквозь тучи, похоже на бледную луну в беззвездном небе. Лучи его не проникают сквозь тяжелые облака от пожаров и пальбы. Владимир Алексеевич напряженно рассматривает исковерканные суда турок и неподвижные линии гордых высоких кораблей Нахимова.
– Успех! Успех! Полная победа! Да и можно ли было сомневаться в черноморцах с Павлом Степановичем во главе!
Он не имеет времени охватить итоги сражения в деталях, но видит уродливые обломки неприятельских судов, уносимые течением, прибитые к берегу. Нельзя счесть, сколько сотен людей рассеялось по всей бухте на обломках мачт и рей, на ящиках и досках. Нельзя счесть трупов, что выносят волны на прибрежные камни.
Некогда наблюдать победу, потому что и адмирал и командир 'Одессы' замечают спешащий в море 'Таиф'. 'Одесса' должна нагнать неприятеля.
– Преследуем, ваше превосходительство, всем отрядом? – спрашивает Керн, и Корнилов, отводя взгляд с рейда, отрывисто бросает:
– Конечно, сигнальте Панфилову. Тут сражение пришло к концу.
В самом деле, даже многие транспорты и купеческие бриги разбиты случайными ядрами. 'Фазли-Аллах' горит за молом у батареи, а между городом и мысом Кьой-Хисар пылает 'Эрекли'. 'Низамие', светясь как факел, свалился с 'Дамиадом'. Горит и 'Каиди-Зефер'.
Потом с 'Неджми-Фешана' начинается ряд новых взрывов. Обломки этого корвета и 'Фазли-Аллаха' перелетают за зубчатую городскую стену и зажигают несколько кварталов. С новым подводным гулом и
