ревматизме она никогда больше не упоминала.
В это время она не получала никакого лечения. Второй курс химиотерапии оказался почти столь же тяжелым, как первый. К третьему должны были приступить только через неделю с лишним. Редкие высказывания дочери относительно этих процедур позволили получить некоторое представление о том, что творилось в глубине ее души. Розмари, пытавшаяся заговорить о ее будущем, заметила:
— Если у тебя и в самом деле возникнет еще одна опухоль, тебе не придется снова подвергаться химиотерапии.
Джейн резко оборвала мать:
— Спасибо, я предпочитаю продолжить химиотерапию, а не болеть раком.
Очевидно, она полагала, что, если у нее появится новая опухоль, операция будет бесполезной и помочь смогут только облучение и химиотерапия. Ей было известно различие между этими двумя методами, а именно что облучению подвергается какая-то определенная опухоль, которая под его воздействием уменьшается в размерах, и тогда боли ослабевают. Но если боли будут продолжаться, значит, лечение себя не оправдало, и в таком случае ей уже не на что будет больше надеяться.
Не все предположения Джейн были правильны. Продолжение болей вовсе не означало, что оба примененных метода оказались бессильными, ибо ни один из них не мог подействовать сразу. Но любая попытка объяснить ей была сопряжена с риском вызвать призрак смерти — а этого мы в ту пору тщательно избегали, хотя, судя по некоторым симптомам, она в значительной степени занимала мысли дочери.
Боясь ночных кошмаров, Джейн не позволяла себе уснуть, однако мысли, приходившие в это время, были зачастую страшнее кошмаров. Не потому ли она укрывалась за своей стеной молчания?
Дома, когда ее одолевали ночные кошмары и боли, кто-нибудь из нас вставал и подсаживался к ней, чтобы как-то отвлечь ее беседой. Но в больнице никто не сидел с ней по ночам. Ей разрешили проводить уик-энд дома, но сейчас, когда она совершенно ушла в себя, она неохотно покидала больницу, а если и приезжала домой, то сразу же шла к себе наверх. Ей словно нечего было сказать нам. Однако посещения друзей радовали ее, и через закрытую дверь комнаты до нас доносились болтовня и смех. Когда гости уходили, в доме опять воцарялась тишина.
Как-то раз ночью Виктор, увидев свет в спальне Джейн, принес ей свежеприготовленный лимонный напиток, и постепенно они разговорились. Розмари услышала голоса и присоединилась к ним. В последние дни беседы с Джейн были слишком редким событием, чтобы его упустить. Джейн говорила о терзавших ее болях, о том, что врачи в больнице были не в состоянии облегчить их, и как несчастна она была.
Виктор воспользовался удобным случаем, чтобы сказать:
— Я знаю, как, должно быть, сейчас у тебя на душе тревожно. Ведь врачи никак не установят причину твоих болей.
— Да, очень хочется, чтобы они определили в чем дело хотя бы приблизительно, — отозвалась дочь, как бы давая нам понять, что и она не считает причиной своих страданий рак.
В ответ Виктор заметил, что он не смог бы переносить такие муки так долго. Он говорил о ее стойкости и мужестве. Джейн слушала безучастно. Он припомнил ее вторую операцию, во время которой он находился в Вашингтоне, и пожалел, что не был в то время с ней.
— Мама рассказала мне, что ты говорила тогда о возможности смерти и о том, что готова с этим смириться, — продолжал он. — Иногда помогает, когда можешь с кем-то поговорить о таких вещах. Может, и нам попробовать сейчас?
— Нет, к этому нечего добавить, — резко оборвала Джейн.
Он попытался подойти к вопросу с другой стороны.
— Мы понимаем, как тяжело тебе в последнее время разговаривать с нами. Это естественно в таком сложном положении. Может быть, попросить приехать сюда Ричарда?
— Нет, я не хочу сейчас видеть Ричарда.
— Ты же знаешь, Джейн, — вмешалась Розмари, — как ловко Ричард умеет выспрашивать врачей. Папа же полный профан в этом искусстве.
— Мне нужна не информация. Я хочу одного — чтобы они что-то сделали. Если Ричард приедет, я буду знать, что умираю. Именно поэтому вы просите его приехать. Я не хочу, чтобы он был здесь.
Яснее сказать было невозможно. Она не была готова к смерти, не хотела говорить на эту тему и не желала даже намека на то, что умирает. Ее молчание, ее отчужденность по отношению к нам начинали выглядеть как способ самозащиты против риска, что ей скажут то, чего она не хотела услышать. Наши приходы в больницу являлись постоянным напоминанием о том, что выболтал ей Виктор — она при смерти. Отстранив нас от себя, она хотела избежать подтверждения своих глубоко затаенных подозрений, что это правда.
Новые исследования пока ничего не обнаружили. Врачи отказывались сказать что-то определенное. Каких-либо признаков опухоли не было, и некоторые врачи не исключали ревматизм как возможный источник болей. Если мы хотели обманывать себя, они были готовы нам в этом помочь. Они настоятельно рекомендовали нам отвлекать дочь от неотвязных мыслей о раке. Поводите ее по магазинам, советовал один врач, купите ей красивое новое платье. Другой врач подал идею о поездке в Париж.
— В соседней палате лежит молодой человек, который как раз так и сделал. Он съездил в отпуск во Францию, чтобы развлечься и обо всем забыть, и это ему помогло.
В конце концов они советовали сказать Джейн, что она делает из мухи слона, что ее боли были совсем не так сильны, как она утверждала.
— Вы все время сидите здесь с вытянутыми физиономиями, — заявил Виктору один из врачей. — А это никому не идет на пользу.
Существовало опасение, что Джейн с ее склонностью все толковать пессимистически воспримет наше терпение как подтверждение близости смерти.
Мы получили некоторое понятие о мыслях дочери из того, что она говорила другим своим посетителям, в беседах с которыми она проявляла большую избирательность. Когда она чувствовала, что они считают ее умирающей, то признавалась, как в чем-то само собой разумеющемся, что тоже знает правду. Вместе с тем она утверждала, что не потеряла надежды и исполнена решимости продолжать борьбу, поскольку есть же еще химиотерапия, облучение, а возможно, и другие методы, способные ей помочь.
С теми, кто не хотел знать истинного положения дел, она непринужденно беседовала об обыденных вещах, обстановке в больнице, о событиях их жизни. С ними Джейн была любезна, мила, выдержанна, а порой и беспечна.
Иногда эти друзья выступали в роли своего рода посредников между нами и нашей дочерью. Джеймсу — писателю и старому другу семьи, когда-то поддерживавшему стремление Джейн стать поэтом, — она говорила не только о собственных страданиях, но и том, что эти страдания значили для ее родителей. Дружеские отношения установились у Джейн с Таней, которая сама перенесла тяжелую болезнь и все еще испытывала сильные боли. Но у Тани была взрослая дочь, и поэтому ей удалось довести до сознания Джейн, что родители страдают. Друзья эти, как она и ожидала, передавали ее замечания нам. Иногда ее высказывания носили примирительный характер, порой же были сердитыми и едкими. Когда однажды мы ее не посетили, дочь сказала Джеймсу, что, очевидно, мы оба «дошли до ручки». Она понимала, что держит нас в большом напряжении, и наше состояние ее тревожило.
— Я право же рада видеть их каждый день, — говорила она, — но случается, что я очень скверно себя веду. Бывают времена, когда меня одолевает злоба и я вымещаю ее на родителях. Я отдаю себе в этом отчет.
Она винила в этом лекарства, которые вызывали у нее запоры и делали ее раздражительной.
— Родители — единственные люди, с которыми я могу обращаться бесцеремонно, и они все равно будут ко мне приходить. Если мне суждено выкарабкаться, то сделаю я это не с помощью сюсюканья и смирения. Я должна бороться с тем, что меня постигло, не давать беде одолеть меня… Сознание, что я паршивая дрянь, дает мне иногда силы для такой борьбы. Именно это испытывает человек, когда говорит: «Мать твою так!» По сути дела, это бессмыслица, но… Впрочем, у Шекспира есть где-то строка, которая запомнилась мне со школьных лет. «Лишь натяни решимость, как струну, — и выйдет все». Мать твою так, рак!
Другому своему посетителю она наоборот высказала свое раздражение в адрес родителей. Если уж им так приспичило навещать ее, пусть бы приходили и уходили, а не топтались бесконечно вокруг больницы. Да, она нарочно поворачивалась лицом к стене, когда они являлись, потому что не желала их видеть. Она
