приходила в ярость, когда они упорно не понимали ее намеков и продолжали сидеть. Они тянули из нее последние силы. А затем, как бы отдав себе отчет в том, что такие слова могли их обидеть, она пыталась как-то смягчить свои замечания. Она хотела их видеть, но не хотела отнимать все их время. Они должны жить собственной жизнью.
Как следовало нам отнестись к таким противоречивым высказываниям? Может быть, Виктор был ей нужен как мальчик для битья, как можно было понять из ее разговора с Джеймсом, или же наше присутствие тяготило ее, что вытекало из услышанного от других? Мы знали, что подобное настроение было в значительной степени обусловлено ее психическим состоянием: «переносом гнева с одного объекта на другой», как это состояние определяется в книгах по проблеме умирания. Мы читали их, надеясь почерпнуть в них что-то, способное хоть немного нас утешить или что-нибудь подсказать. И тем не менее нам трудно было с этим примириться.
Как-то днем Розмари стояла у кровати Джейн, глядя в окно и спрашивая себя, какими словами прервать долгое молчание. Джейн читала книгу или скорее притворялась, будто читает. Внезапно, не поднимая глаз от книги, она проговорила:
— Мама, я думаю, тебе лучше уйти и день-другой здесь не появляться.
Впервые дочь выразилась так предельно ясно и четко. Розмари произнесла сухим, бесцветным голосом:
— А ты не хотела бы видеть папу?
— Нет, лучше, чтобы пока никто из вас не приходил.
У Розмари словно что-то внутри оборвалось. Их отвергали уже совершенно открыто. Она поцеловала безучастно лежавшую Джейн в щеку и попросила позвонить, если та передумает.
Быстро, очень быстро прошла она по длинному коридору и спустилась по бесконечным лестницам. Обнаружила телефон и позвонила Виктору. Он был ошеломлен.
— Но ты же не ушла от нее? Ты не можешь, не должна этого делать. Мы нужны ей. Помнишь ту книгу, которую мы с тобой читали? Там говорится, что люди не должны отнимать у больного любовь и поддержку, на какой бы отпор они ни наталкивались. В книге говорится…
— Мне все равно, что говорится в книге. Мне велели уйти, я ухожу. Как я могу остаться?
Выйдя из больницы, она прошла по оживленным улицам и повернула в сторону ближайшего парка. Там Розмари пробыла около часа, тихо поплакала и, немного успокоившись, направилась домой.
Здесь ее ожидала весточка из больницы. Одна из приятельниц Джейн, только что навестившая ее, сообщала, что Джейн хочет видеть Розмари и Виктора на следующий день.
Однако, когда мы на следующее утро вошли в палату, дочь не приветствовала нас ни улыбкой, ни словом извинения. Она была вежлива, и не более. Наши попытки завести с ней разговор были ею отклонены. Ледяным тоном она осведомилась у Виктора, почему тот выглядит таким мрачным. Когда он попробовал сделать веселое лицо, Джейн обвинила его в притворстве.
— Ты хочешь, чтобы я ушел? — спросил он раздраженно.
— Да, и больше не приходи.
Отцу удалось сдержать гнев, но по дороге домой он зазевался, поехал на красный свет и чуть не столкнулся с другой машиной. Вот так она отплачивает за все, что они для нее сделали. Пора было как-то определиться, дать ей ясно понять, что они больше не будут терпеть ее грубость. Она не хочет их видеть? Прекрасно, она их больше не увидит. Это научит ее уму-разуму.
Спустя некоторое время Виктор поостыл. Одной из прочитанных нами книг было исследование Элизабет Кюблер-Росс «О смерти и умирании». Размышления автора по поводу больных, которые встречают приход своих близких без радости и нетерпеливого ожидания, в точности отражали нашу ситуацию. Подобная встреча, говорилось в книге, способна сделать свидание весьма тягостным. Реакцией на нее родных обычно бывают либо огорчение и слезы, ощущение вины или стыда, или же прекращение ими дальнейших посещений, что только усиливает дискомфорт или гнев больного.
То обстоятельство, что мы оба это понимали и были готовы к такой возможности, отнюдь не ослабило нашего отчаяния.
Э. Кюблер-Росс писала: «Трагедия, пожалуй, состоит в том, что мы не думаем о причинах гнева больного и воспринимаем его как нашу личную обиду; на самом же деле он вначале имеет очень мало или совсем не имеет отношения к людям, против которых направлен. Когда, однако, больничный персонал или семья отвечают на этот гнев личными выпадами, они тем самым только еще более разжигают враждебность к ним больного». Виктор не раз читал это место в книге, однако поведение Джейн задевало его. Причем сердился он не на Джейн, а на себя самого.
И тем не менее книга была полезной. Э. Кюблер-Росс рассказывала о горе, стыде и чувстве вины, испытываемых семьей умирающего. Ощущение горя всегда включает в себя некоторые характерные черты гнева. «И есть ли такой человек, который, будучи в гневе, не пожелал бы порой, чтобы кто-то исчез, ушел, или кто не осмелился бы воскликнуть: „А, провались ты в тартарары!“
Мы понимали, что наши чувства не уникальны, но это не помогало нам сдерживать гнев. Говорить на эту тему с другими было нелегко. Врачей занимало главным образом лечение болезни, и даже наиболее сочувственно к нам настроенные и оказывавшие реальную помощь редко находили время для непринужденной беседы, которая позволила бы нам излить перед ними душу. Даже друзьям мы не могли рассказать, какими злобными иногда чувствовали себя. Книги, посвященные подобным проблемам, стали нам помощниками, но чрезмерно полагаться на них было опасно. В конечном счете прочитанное дало нам возможность во многом разобраться, несколько успокоило нас и кое-что подсказало в практическом плане.
Вначале мы упорно считали необходимым часами просиживать около Джейн и разделять с ней ее долгое молчание, воображая, будто это лучшее, что мы можем для нее сделать. Когда молчание сменилось гневным отпором с ее стороны, мы снова обратились к книге Э. Кюблер-Росс.
Она писала о больных, находившихся в состоянии депрессии, раздражительных и необщительных до тех пор, пока с ними не заговаривали откровенно о конечной стадии их болезни. «У них поднималось настроение, они снова начинали есть, а некоторых даже выписывали из больницы…» Поэтому мы попробовали откровенно поговорить с Джейн, но она отклонила все наши попытки затронуть вопрос о смерти.
Может быть, мы неправильно истолковали симптомы ее состояния или неправильно поняли высказывания автора книги? Очевидно, и то и другое. Не бывает двух людей, которые реагировали бы на что-либо совершенно одинаково.
Описанные в книге Э. Кюблер-Росс различные стадии болезни отнюдь не обязательно следуют друг за другом в том строгом порядке, в каком она их изложила, и различные аспекты процесса умирания могут проявляться на любой стадии. Процесс умирания каждого больного индивидуален. Знай мы это с самого начала, мы были бы избавлены от многих переживаний.
Мы начали понимать, что надеяться уже не на что и надо помочь Джейн смириться со своей участью. Все наши усилия найти контакт с дочерью были тщетны. Наши мучительные старания пробиться в ее душу были более завуалированными, чем прямая попытка Виктора завести с ней разговор о смерти, однако стена молчания оставалась нерушимой. О чем размышляла, укрывшись за ней, Джейн? Полагала ли, что, в то время как сама она продолжает борьбу, отец потерял всякую надежду на ее выздоровление? И она думала: какой же тогда смысл разговаривать с нами?
Но, отдаляясь от родителей, Джейн теснее сближалась с другими людьми из своего окружения. Ее регулярно навещала Кейт, подружка университетских дней. Позднее Кейт рассказала нам, как, собираясь поехать в отпуск в Париж, она пришла попрощаться с Джейн. Они подошли к окну в коридоре и стали смотреть вниз на толпы прохожих, на проносившиеся автомобили; с такого расстояния все это движение казалось бесцельным. Девушки ощущали полное единение друг с другом, даже курили по очереди одну и ту же сигарету. Кейт пришла в голову мысль, что подобные вещи делают скорее любовники, чем подруги, что это свидетельство духовной общности, декларация тесной связи. Такие периоды у Кейт и Джейн были и прежде, но никогда еще они не чувствовали свою общность столь глубоко и сильно. Джейн импульсивно потянулась к подруге, чтобы поцеловать ее на прощание, а ведь она всегда была очень сдержанной. И Кейт задумалась, был ли это просто прощальный поцелуй перед ее отъездом в отпуск или же это было прощание навечно. Она пошла домой, расстроенная до глубины души мыслью, что уже никогда больше не увидит
