Фаррука Хайр-ад-Дина — известен под прозвищем Замуровывающий. К этому грозному прозвищу не прилипла возвратная частица, и это странно, учитывая его историю.
Поначалу Шейх Паладин Раджа не выделялся ничем, кроме мудрости и загадочности, которых на Востоке в избытке, но ближе к середине своего царствования, «благословенного и милосердного», как замечает Хайр-ад-Дин, он приказал воздвигнуть себе усыпальницу. В его распоряжении не было бы ничего необычного, если бы он не перебрался в свой склеп ещё в разгар работ, став его живым центром. Мулла делийской мечети, о чём также сообщает Хайр-ад-Дин, усмотрел здесь кощунственную попытку сравниться с Аллахом — центром миров. Но как может соперничать с Аллахом тот, кто сам замурован лишь буквой в Его тексте? Как бы там ни было, семьдесят семь концентрических стен отделили властелина от подданных, семь каменных небес, нависших куполами, — от неба. Тридцать три круглых башни мёртвыми псами сторожили покой мавзолея. Внутренний дворец был разделён на тридцать три зала, где на тридцати двух тронах восседали двойники повелителя. И только один зал вмещал его священную особу. Ко всем бесчисленным замкам подходил единственный ключ, который изваяли в виде зуба, чтобы Шейх Паладин Раджа мог хранить его во рту.
Строительством, которое не прекращалось ни днём, ни ночью, руководил визирь. Кроме него никто не знал срока его окончания. Подозревали, что таких сроков и не было, что согласно плану властителя (или его капризу, как шептались по углам) нужно было охватить как можно больше земли, в идеале — все владения Шейха Паладина Раджи или даже весь мир. В этом случае работы остановила бы только смерть визиря, единственного посвящённого в замыслы правителя.
Теперь нам остаётся только гадать, какую цель преследовал Шейх Паладин Раджа, заключая себя в каменном мешке. Психиатр связал бы это с фобией открытых площадей, теолог — с боязнью заразиться греховностью мира. В обоих случаях, его уму непостижимое творение — памятник страха. А быть может, он рассуждал так. Пространство и время имеют, по сути, единую природу, значит, рассекая стенами пространство, можно отгородиться во времени, значит, уединяясь в первом, можно заслониться от смерти — посланца второго. При этом Шейх Паладин Раджа, видимо, полагал, что смерть приходит извне, а не таится внутри — его простодушие не допускало подобного коварства. Утверждают, что под развалинами мраморных плит до сих пор бьётся сердце Шейха Паладина Раджи, что его стук можно услышать, прислонив ухо к камню в глухой предрассветный час, когда луна исчезает с небосклона.
Несчастный Шейх Паладин Раджа, погребённый заживо под сводами своего лабиринта! Наивный, он напрасно пытался умножать сущее, как будто каждый из нас и так не заточён в этот мир, в собственное тело, имя, скорлупу судьбы.
ДЗЭН И СОБАЧНИК
На тихой лавочке я листал «Лекции о буддизме». Светило солнце, лёгкий ветерок шевелил листву, пели птицы и, казалось, я в раю. «Согласно логике самоотождествления, карма есть не карма, а не карма есть карма, — читал я. — Отсутствие дуализма ведёт к совершенству Будды, к избавлению от кармического рабства». «Мир создан купно, — согласно кивал я, — добро в нём неотделимо от зла, дурное — от хорошего. Надо принять его целиком, поменяв отношение, перевесив дверные петли сознания, чтобы то, что открывалось внутрь, открылось бы наружу». И вспомнил свою раздражительность, что давно воспринимаю окружающих в штыки. «Духовно просветлённый с абсолютной покорностью подчиняется закону причины и следствия, словно плывёт по течению, которого не замечает, — перевернул я страницу. — Когда буря валит лес, то сломанные деревья не жалуются, а разрушительные силы не испытывают радости. Они просто подчиняются природе». «Учись у них, у дуба, у берёзы, — вспомнил я Фета, — молчат они, молчи и ты». И перешёл к размышлению над коанами. Скрестив на скамейке босые ноги, стал медитировать на тему: «Мы никогда не встречались и всё же ни на мгновенье не расставались». Тихое умиротворение опустилось на меня, я погрузился в бессмыслие, предшествующее просветлению…
Мокрый язык лизнул пятку. Я вздрогнул. На меня уставились маленькие, скошенные глазки. Пятнистый бультерьер ткнулся в меня носом.
— Не бойся, не укусит.
Он был кровь с молоком, и от этого ухмылка показалась ещё омерзительнее.
— Не могли бы вы взять его на поводок?
— Говорю, не укусит…
Он опустился рядом. Молча.
— Не помешаю? — сыронизировал я.
С таким же успехом можно дразнить стенку.
Мой дзэн летел к чёрту! Я уже готов был его убить.
— И всё же, вы бы надели намордник.
— Не трусь, книжник!
Оригинальность его явно не отличала.
Я медленно сунул руку в карман, нащупал газовый баллончик.
— На себя намордник, болван! — заорал я.
И, защемив нос, пустил струю.
ЧЁТКИ ИСТОРИИ
Иная участь ждала Агамемнона, царя Микен. Вернувшись из-под Трои, он пал жертвой женского коварства. По версии Гомера, его убил любовник жены, по мнению Эсхила, смертельные удары нанесла жена, накинув на него в ванне тяжёлое покрывало. Заключив после этого брачный союз, любовники правили Микенами, пока их не покарал сын Агамемнона — призвав в свидетели богов, он отомстил за отца.
Время перебирает стёршиеся костяшки, и через три тысячи лет история повторилась.
Немолодая, опустившаяся чета из московской многоэтажки гостила у соседа по лестничной площадке. Пили всю ночь, и к утру между мужчинами вспыхнула ссора. Сосед отделался сломанным стулом, а муж получил бутылкой по голове. Окровавленный, он уполз в свою квартиру. Никто не вызвал ему «скорую»: жена осталась у соседа ещё на сутки — они пьянствовали и, как звери, занимались любовью. Насытившись — вместе с похотью кончилось и спиртное, — женщина вернулась домой и, упав на кровать, заснула рядом с мужем. То, что он мёртв, она заметила только с пробуждением. Тогда она постучалась к соседу, решая в уме — разделить ли с ним вдовье наследство или взять деньги за молчание. Денег у соседа не оказалось, и вместо них он предложил ей руку и сердце. Женщина согласилась. Ей казалось, что вместе им будет легче избежать возмездия. Так бы оно и случилось, если бы ни сын убитого от первого брака. Начав судебное разбирательство, он отправил молодожёнов за решетку.
Трагедия, как осенняя листва — багряно-кровавая, она обречена со временем гнить под ногами.
СВОЯ ПРАВДА
Страдающий депрессией американец, путешествуя по Китаю, попадает в даосский монастырь. И
