дурочка! Как себя ни убеждает, а все равно побаивается за завтрашнюю встречу. Чего бояться-то? Аленушка – ангел, ангел и ангел, никто не сможет этого оспорить, а если захочет – пусть-ка попробует!
Все будет хорошо! Все будет прекрасно!
А еще она боится соседей – так и не научилась до конца считать эту квартиру своей. Тоже глупость!
Все думает, что она скажет, если спросят: «А вы что здесь, девушка, делаете?»
Подъезд. Вот сейчас заходить. Ну, смелее, к черту соседей! В конце концов, у нее в сумочке (сумочка тоже Аленушкина, очень красивая, кожаная, бежевая) паспорт с пропиской – тот самый паспорт, который ей подарил Федор Михайлович. Если прицепятся, она может показать штамп.
Кто-то спускается сверху… Ну и наплевать! Она законная сестра, эта квартира – ее по закону, она имеет право, она – Алена Озерская, если на то пошло!
Пронесло! Успела войти раньше, чем те спустились. Какой приятный запах в ее квартире, не то что у них, на Февральской, где живет мама.
В какую вазу поставить букет? Пожалуй, вот в эту, керамическую.
Красиво, очень красиво. В центре стола прекрасный букет. Да, Аленушка права: белые гвоздики – лучше любых роз.
А теперь за тортом. И ждать, ждать счастья. Оно уже не за горами: миг – и наступит завтра.
Кондитерский, как и цветочный, Люба выбрала самый дорогой, а торт купила с творожным кремом и свежей клубникой: модно, вкусно, и ей такой можно. Только вот достоит ли клубника до завтра? Сейчас она такая красивая, а вдруг к утру потемнеет? Будет жалко.
Когда расплачивалась, обнаружила, что забыла сумку. Она ее на спинку стула повесила, когда цветы в вазу ставила, и забыла. А там паспорт – если соседи в подъезде остановят и спросят, нечем будет доказать, что право имеет. Хорошо еще, кошелек оказался в кармане куртки.
Ладно, ничего, главное – торт такой замечательный, а с соседями как-нибудь разберется. Нужно идти уверенно, тогда поймут, что здесь она на законных основаниях. С чужими людьми как с собаками – мама в детстве ей объясняла: если убегать, если бояться, собака обязательно набросится. Пройти уверенно и гордо, и ничего не будет. Как хозяйка жизни, хозяйка своей судьбы. У нее есть Алена.
А на улице весна. Ветер не дует больше холодными порывами – не ветер, а ветерок. Солнышко греет так ласково, как Аленин взгляд. И люди вокруг красивые – никто не смеется над ней. Чего же она, дурочка, боится? Разве можно не верить в Аленушку?
Грустно. Счастливо, но грустно и больно в груди, как в тот день, когда она ее впервые увидела. И опять побежали картины – прошлая жизнь, полная обид, несправедливостей и несчастий. И знобит, и отчего-то страшно. А в голове звучит хриплый, какой-то каркающий, чужой голос. Что он ей говорит? Не разобрать, но каркает, каркает, словно беду накликает.
Страшно в подъезд заходить… Да она же имеет право! Нет, не в этом дело, страшно не оттого.
Хозяйка жизни… хозяйка сво… у нее есть Але…
Уж в нее-то она верит! Она верит в свое божество! Верит, верит, пусть они смеются, пусть все смеются, Алена…
Хозяйка… гордо… Вот так, расправить спину и уверенно шагать по ступенькам. Кивнуть: добрый день – именно добрый день, а не здравствуйте – если остановят. И в квартиру войти уверенно. Да уже и не важно – не остановили.
Вот и дома!
Люба прикрыла дверь, сняла куртку, повесила на вешалку – и тут…
Алена! Почему? Она ведь должна была приехать завтра! Это хорошо и счастье, только… Вот так, без подготовки, трудно. Сердце забилось страшно: а вдруг?… Неправда, неправда, Аленушка не может! Аленушка, ее ангел, не способен на…
Счастье, счастье, вот оно, счастье!
Грустная больше обычного и, кажется, чем-то напугана. Кто ее обидел, кто испугал?
Кровь стучит в голове – бухает, бухает, как молотком по доске. Что говорит Алена, невозможно из-за этого буханья услышать.
– Здравствуй, Алена. – Обласкать ее взглядом, подбодрить улыбкой и защитить, защитить. Хрупкая прекрасная девушка.
Почему она хмурится? Сжала руку в кулак и идет на нее. Неужели она ей не рада? Этого не может быть!
– Кто ты? Кто? Я тебя не знаю и знать не хочу! Откуда ты здесь взялась?
Вот что! Вот оно что! Она не рада, совсем не рада! Алена не рада, Алена не хочет ее знать! Жить без Алены, жить без счастья, жить без ангела. Она не сможет так жить! Голос каркал не зря – не послушалась голоса.
Кричит и кричит, да она совсем и не красивая, уродливая просто, эта Алена. И дура какая-то. И злая. Ничтожная. Чем гордится? А она еще не верила Федору Михайловичу! Как же он оказался прав!
– Я думала, праздник. Я думала, мы вместе. Я купила торт.
Да что ей объяснять! Все равно ведь не поймет. Уродка и дура! Она думала, ангел, а вот что оказалось.
Как?! Алена гонит ее из квартиры? Так, значит, действительно не хочет, чтобы они были вместе? Да как же она смеет гнать Любу из ее собственной квартиры?! Это ее квартира, по праву рождения ее. Потому что, если на то пошло, Алена Озерская – это она. И если эта дура думает, что Люба хочет занять ее место, очень ошибается, это она заняла ее место.
– Я целый месяц мечтала…
Зачем она ей об этом говорит, зачем, зачем, зачем? Не стоит, не поймет. А ведь действительно мечтала – любила и мечтала. Как же теперь жить?
– Убирайся! – завизжала Алена, отвратительно, мерзко, и бросилась на нее, совсем как те, в раздевалке на фабрике.
Дура! Люба и не с такими справлялась! А с этой-то малахольной – просто смешно! Она ее легко, одной рукой поборола, протащила по прихожей и втолкнула в комнату. Но Алена не унялась, стала кричать, что вызовет милицию. И тогда Люба ее ударила – изо всей силы своего бешенства. Малахольная, конечно, не удержалась и грохнулась на пол.
Милицию она вызовет! И такую-то Люба ангелом считала! Любила, любила, как никого еще в жизни, а она – милицию! Убогая, убогая!
– Ты не способна любить! – прокричала Люба в бешенстве. Убогая дернулась, хотела подняться, но Люба снова ее ударила. – Ты жестокая, избалованная жизнью дрянь! Испугалась, что я займу твое место?
Почему она не поверила Федору Михайловичу? Он ведь так и говорил, он предупреждал, что Алена – алчная, жестокая гадина. И надо было так по ней убиваться! Как могла она ее полюбить, как не разглядела в этой уродке и дуре ее истинную сущность? И почему она ей казалась красивой? Вовсе она не красивая! И взгляд тупой – дебилка какая-то! Все изгадила, уродина, мечту растоптала! Она-то думала, праздник! Она-то думала, счастье! Цветы купила. Торт купила. Но как же теперь жить дальше? Снова фабрика? Снова как раньше? Февральская, ветер, а Мишка-то умер. Машка плакала, когда умер Мишка. Машка – и та плакала. Эта бы не заплакала, эта бы…
Люба ходила взад-вперед по комнате, яростно размахивая руками, но вдруг резко остановилась – одна мысль поразила ее. Вернее, сначала это была не мысль, воспоминание – ощущение воспоминания: они с мамой сидят на диване обнявшись и так горько, так сладко плачут. Статья! «Самоубийство по-русски». Жена изменила мужу, а он отомстил – о, как он отомстил! Обиды не перенес и отомстил. Понял, что жить с изменницей не сможет, вообще больше жить не сможет, – и не стал больше жить, и отомстил. И подсказал ей, Любе, как поступить.
Как она на нее смотрит! Убила, растоптала, а теперь смотрит. Все-таки она очень красивая, Алена, – ангелочек, самый настоящий ангелочек. Но любви не получится, нет, не получится любви!
– Ты меня обидела! – жалобно произнесла Люба и опустилась на пол рядом с Аленой. Так захотелось ее обнять, но ведь Алена не хочет ее любви, она оттолкнет ее, отшвырнет от себя, как приблудную лишайную собаку, которая сдуру навязчиво ластится. Как страшно, как больно! – Очень обидела! – Слезы застили глаза
