подкарауливать Скарампо. Адмирал появился довольно быстро – одетый во все чистенькое, наконец-то без кирасы и без морских ботфортов, белесых от соли.
Карл подождал, когда Скарампо сойдет на берег, перегородил ему дорогу и крепко схватил за руку повыше локтя.
– Постойте. У меня к вам дело.
– Я весь внимание, – вздохнул Скарампо.
– Помните наш разговор о пиратах?
Скарампо нахмурился.
– Да, конечно.
– Отлично. Сейчас мы находимся на твердой земле, на которой я еще большая шишка, чем вы на своем корабле. И я назначаю вам почетную, ответственную миссию. Эскадра под вашим началом будет сторожить гавань Остии до тех пор, пока мы не покинем город. Я не могу допустить, чтобы наши транспортные суда среди ночи были сожжены берберами или, пуще того, дзапарами.
– Но помилуйте, какие здесь дзапары…
– Такие же, как и в Кафе, – заверил адмирала Карл, подталкивая его обратно к сходням. – Я разрешаю вам появляться на берегу только в том случае, если вы получите мое личное приглашение на военный совет. Вы должны быть готовы в любой момент отразить нападение с моря. А я, в свою очередь, гарантирую безопасность генуэзского флота со стороны суши. Это справедливо?
По набережной гуляли расфуфыренные барышни, на кораблях Альфонса Калабрийского капитаны пили шнапс и пиво.
– Это справедливо, – ответил Карл сам себе, не дождавшись от Скарампо ни единого звука. – Адмирал, отнеситесь к моему приказу добросовестно. Иначе я вас повешу.
Карл отвернулся и пошел прочь.
Галеры Скарампо стали бессменными морскими часовыми кочующей крестоносной столицы и окружили гавань ладным, красивым полукольцом.
Когда воздух почернел и на мачтах затрещали огоньки святого Эльма, Скарампо не растерялся. Буйство положительных эмоций, спровоцированное появлением Силезио Орсини, как-то само собой растворилось в предожидании неминуемого катаклизма. Канониры, растратившие на салют половину пороха, стараясь замять неловкость, во главе с мичманом гурьбой бросились к Скарампо. «Чего прикажете, чего изволите?»
Адмирал с трудом держался на ногах – так его измотал своим стрекотом ушлый Силезио. Чего бы приказать, чего б изволить?
– Вот что, синьоры… Передайте по кораблям – пусть станут на все якоря, даже на запасные, если такие есть. Потом… Фланговым галерам завести швартовы на берег и закрепиться…
Скарампо пошарил взглядом по берегу.
– …за что-нибудь крепкое. Лучше всего – за церковные фундаменты. Остальным связаться друг с дружкой. Если под руку попадутся рыбацкие сети – растягивайте их между галерами. А потом – задраить весельные порты, затянуть парусами палубу и ждать, пока все закончится.
– А может, – робко предложил старший бомбардир, – может, было бы разумнее покинуть корабли и переждать ненастье на берегу?
«Было бы разумнее. Да только тогда граф Шароле меня повесит. И тебя, дружок, тоже повесит, можешь не сомневаться», – сочувственно подумал Скарампо. Но авторитет был превыше всего. Скарампо выкатил глаза:
– Что?! А пятьдесят шомполов не хочешь, ш-шкура?!
И все завертелось-закрутилось, как в геббельсовском ролике о сладостях флотской службы на благо фатерлянда.
Как и всякая катастрофа, эта быстро началась и молниеносно завершилась. В семь часов вечера на Остию легли лучи заходящего солнца.
Порт был похож на компостную яму, забитую всем, что пристало компостным ямам, плюс кораблями, кусками кораблей, бочками, распотрошенными останками остийских домов, собаками, овцами, лошадьми, коровами, курами, разбухшими мешками с зерном и людьми, среди которых утопленников и калек, к счастью, оказалось меньше ожидаемого. Всего-то восемнадцать десятков.
По набережной бродили огромные толпы мокрых до нитки оборванцев – рыцари, бароны, лучники, горожане, дамы, клирики и прочие категории населения, которые граф Шароле намеревался выгнать из города взашей.
Силезио был тут как тут. Во время наводнения он получил черепицей по уху, но это никак не сказалось на его ухватках. На одной из улиц Остии, в глиняных заносах, он отыскал распухшие от воды тела своего двоюродного брата из клана Орсини и троих негодяев Колонна. И то, и то другое придало ему сил. Только бы ничего не случилось с Джакопо!
Мошна Силезио трещала от золота. Уж чего он не забыл – так это заявиться к бургундскому казначею с безбожным «три сотни и полсотни за добрую весть» на устах. В толпе он углядел толстого юношу в рясе, с большой деревянной коробкой на груди, и, растолкав локтями возмущенно закудахтавших гольштинских богомолок, быстро подскочил к нему.
– Почем грехи ноне? – осведомился Силезио.
Юноша поспешно раскрыл коробку. Большинство индульгенций превратилось в негодящую кашу. Значит, доход с оставшихся должен покрыть все потери.
– Убийство – двенадцать гроссов, простое прелюбодеяние – восемь, – со значением сказал юноша и выжидательно посмотрел на Силезио.
– Дальше, дальше, – нетерпеливо потребовал тот.
– Содомский грех, скотоложество, кровосмесительная связь – шестнадцать.
– За все скопом?
– За каждое. Была одна на все смертные грехи, освященная кроме как в Риме еще в Боббио, Сантьяго и Клюни.[139] Но ее вчера приобрел синьор кардинал.
– Приобрел – и нечего вспоминать, – резонно отрезал Силезио. – А есть что, скажи, на Иудин грех?
– На предательство больше всего. По сорок турских ливров.[140]
– Да я за такие деньги сам ее нарисую! – вспылил для виду Силезио, хотя знал – подделывать святые бумаги нельзя, тогда точно попадешь в пеклище.
– Ходовой товар всегда дорого стоит, – юноша оставался невозмутим. – Но по случаю победы над турками пусть будет тридцать пять.
– Они у тебя все скисли. – Силезио поморщился.
– Какие скисли, какие нет. – Юноша любовно вынул пачку слипшихся индульгенций и начал раскладывать их на откинутой крышке ящика. – Вот эти, например, вовсе сухие, у этой только уголок задет…
– Ладно. Давай две содомских, две на убийство и две на иудин грех. – Сегодня Силезио был в ударе. – Это на французские деньги будет… двадцать два золотых экю.
Юноша пересчитал и аж затрясся от негодования.
– Побойтесь Бога, синьор, это сорок! Со-рок!
– У тебя курс старый, дружок, – задушевно уверил его Силезио. – Сейчас экю вверх прет. Все молятся на французов! В Генуе и Венеции купцы ждут новых концессий на турецком взморье. Завтра мои двадцать будут как раньше шестьдесят. Я еще тебе одолжение делаю.
Торговец поджал губы.
– Не пойдет.
– Да ты спятил! Здесь папа будет через час, а он известный добряк. Пойдет рукою помавать и отпускать всем направо и налево, задаром! Ты до зимы свои бумажки не пристроишь!
– Вот вам папа и отпустит.
– Мне-то отпустит, а друзьям… – Силезио вздохнул. – Далеко мои друзья…
Врал Силезио вдохновенно – «друзья» находились в папском эскорте и в настоящий момент месили грязюку на подступах к Остии.
