фасона юбочка, туфли со стоптанными задниками). Пиччинино указывал в сторону крепости.
Встречная с испанским носом, тяжелой косой через плечо на грудь и замечательными белыми руками без перстней, которые, по уверениям Луи, очевидно (Луи: «это сразу видно») отродясь не держали ничего кроме понятно чего, задумалась, поставила кувшин на пол, почесала икру правой ноги большим пальцем левой, закусила губу и сказала: «Я хозяйка, а что?».
Впечатленный Пиччинино обернулся к Карлу и, на этот раз без всяких проглатываний, сказал: «Это она, граф». Вот тут-то Карлу стало интересно.
– Вы? – переспросил он, выступая вперед.
– Я, да. Я – хозяйка, а мой муж – хозяин. Мы просто живем в деревне, оттуда к морю ближе, можно купаться. Но бумаги у нас в порядке, если это вас интересует.
Карл отмахнулся – дескать, не интересует.
– Карл, граф, – представился он и поцеловал женщине ручку. – Кажется, я вас где-то видел…
– Гибор, – представилась женщина.
При Гибор состоял муж, заодно также кузен, приятель, любовник и зеркало – некто Гвискар, представлявшийся то так, то сяк, смотря по настроению и казавшийся поочередно то первым, то вторым, то пятым. «Это Гвискар», – отрекомендовала его Гибор, обезоружив Карла невозможностью присовокупить к этому хоть какой-нибудь титул.
Хозяева кандийской крепости занимали добротный дом с плоской крышей, который рядом с глинобитными паучатниками селян стоял не менее чем Тадж-Махалом. Они оба вполне могли бы зваться через – де-: Гибор-де-владелица-замка-на-утесе, Гвискар-де-муж.
Гвискар сидел на высоком табурете перед домом. Перед ним стоял длинный столярный верстак, на котором были расставлены горшочки с клеем и разложены мотки бечевы, клещи, ножи, небольшая пила и маленький топор, дюжина гусей, две дюжины чаек (все птицы – мертвые и частично ощипанные), несколько листов бумаги с рисунками и ворох разнодлинных реек. Гвискар методично выдергивал из крыла ближайшего гуся длинные маховые перья, осматривал каждое сквозь выпуклое стекло и, что больше всего удивило Карла, выбрасывал себе под ноги. Только теперь граф обратил внимание, что втоптанными в пыль перьями устланы все подходы к дому.
Когда Гибор представляла Карла Гвискару, тот даже не подумал прервать свои медитации. Гвискар сосредоточенно нахмурился, подул на очередное перо и процедил что-то далекое от куртуазного идеала. Карлу послышалось: «Нет, этот нам тоже не подойдет». «Почему „этот“, если перо – „оно“, „это“?» – озадачился Карл.
Ссориться с грубияном графу Шароле было не с руки – после Остии ему хотелось передохнуть от яростных порывов собственной воли. Карл сделал вид, что Гвискара не заметил и прошел мимо него в дом. Но в сумраке коридора не удержался и, обернувшись к Гибор, спросил:
– Чем это занят ваш муж?
– Мастерит крылья.
– Он инженер? – это новомодное итальянское словцо Карл перенял у Скарампо и теперь наконец-то дождался возможности ввернуть его в непринужденной обстановке. Желание покрасоваться было столь сильно, что вся соль эпизода прошла мимо Карла: сидит какой-то мастак и делает крылья, чтоб летать, л-е- т-а-т-ь.
– Нет, куда ему! – Гибор хохотнула. – Обычно его и гвоздь забить не упросишь.
– Забавно. Что ж ему так приспичило – даже на живого графа поглядеть не соизволил.
– Он не сноб.
И все. Чувствовалось, что тема «Чудачества моего мужа» Гибор тяготит. Карл решил не настаивать и на мягких лапах увести разговор куда-нибудь подальше.
Они достигли балкона и устроились в плетеных креслах.
Карл покачал головой:
– Я тоже не сноб, и титулы меня не возбуждают. И все-таки интересно, кто владел этой крепостью прежде. Барон? Дож? Султан? Сейчас, положим, времена либеральные. Но ведь раньше без титула такие цитадели можно было строить разве что из песка?
– Знаете, граф, – улыбнулась Гибор, – я толком не знаю. Покупкой этих владений занимался мой муж. Кажется, прежним владельцем был один араб из Гранады. Гвискар когда-то оставил его в живых, хотя это было нехорошо и даже подло, потому что у него был договор со своим синьором, что араба нужно убить. Гвискар согласился, в конце концов нет людей совершенно честных и совершенно бескорыстных, в общем Гвискар его пощадил, и араб передал нам право владения этой землей и этой крепостью. В благодарность.
– Значит, это арабская крепость? – оживился Карл.
– Не уверена. Хотите, спросим Гвискара. Позвать?
– Н-нет. Может, лучше сходим сейчас туда, посмотрим? Оттуда, наверное, хороший вид?
– Не к спеху. То, что там можно увидеть сегодня, можно будет увидеть и завтра. Там не прибрано. Мне там надоело.
– Надоело – значит, там, верно, есть чему надоесть, – не унимался Карл, лихорадочно пытаясь сообразить, определиться, действительно ли ему так хочется посетить крепость, у ворот которой он сегодня едва не получил солнечный удар, едва не оглох и едва не упал в голодный обморок. Или же крепость вызрела в марианских глубинах его бессознательного исключительно как предлог, хотя это и аморально – волочиться за хозяйками крепостей и чужими женами.
Однако не успел он во второй раз пообедать, как его сморил сон. Сон продолжался до следующего утра, и все вызревшие втуне тактики обольщения пошли прахом. Проснувшись, Карл решил, что дивный восемнадцатичасовый сон есть перст Провидения, которое во что бы то ни стало оберегает его от нарушения обета.
«Милая Соль!
Наскучить может лишь то, что некогда было мило. Следовательно, и поход, и ты. Надеюсь, этого не произойдет. Люблю тебя, приеду. Карл».
Гибор несколько раз перечитала письмо, готовое к отправке.
– А что, Соль – это ваша жена?
– Да.
– А что, Соль – это ее так действительно зовут?
– М-да, – снова согласился Карл, заготовивший еще десяток подобных ответов на подобные же вопросы. А она женщина? М-да. А она в Дижоне? М-да. А она, наверное, вам изменяет? М-да, это уж точно, м-да. Однако на этом вопросы окончились.
– Пожалуй, я покажу вам крепость, – и, глядя в ясны очи графа Шароле, округлившиеся до двух циферблатов, которым ее руке лишь оставалось дорисовать стрелки, назначив точное время экскурсии, добавила:
– Через полчаса. Если, конечно, вы исполните одну маленькую просьбу. Но сначала расскажите мне побольше о Соль.
Не слишком внимательный Карл пропустил настораживающую «маленькую просьбу» мимо ушей. Он на лету подхватил письмо, которое Гибор парашютно уронила над столом, прихлопнул его пресс-папье и только затем начал:
– Я пишу Соль замечательные письма, а она шлет мне в ответ игральные карты – сегодня валет пик, вчера семерка бубен. По-моему, она не умеет писать. Не исключаю – читать. Ее волосы – полмира, ноготь на мизинце совершенно бел, на кистях у нее гранатовые браслеты – кандалы куртуазии, как она привыкла шутить. Жаль, что при крещении она была наречена Изабеллою. Я зову ее Соль, потому что «Тристан и Изольда». Будь я царем Шоло,[147] я бы держал у себя сотню таких плюс дев без числа. Будь я моим отцом, я сам бы женился на невестке и выставил сыну болт. Будь я королем Людовиком, я бы испепелил Бургундию только ради того, чтобы отвесить изменнице хорошую оплеуху. Будь я Изабеллою, я продался бы на невольничьем рынке в Каире, на вырученные средства купил полмира, а на подвластных землях учредил бы культ своих волос. Я достаточно внятен?
– Достаточно, – Гибор скинула платье и осталась без него.
Хотя к этому шло не первый час, Карл почувствовал себя неуютно.
