цену, когда по соображением «государственным», как говаривал Филипп. Но от других требовал жизни в алфавитном духе «Сказал А – скажи Б».
– Просто комната.
– Комната и все?
Карл приложил ухо к двери. Тихо. По крайней мере там не языческое капище Большой Свиньи, где круглые сутки справляют визгливые оргии. Может, из-за этой комнаты Гибор и не пускала его в замок?
– Наверное, здесь вы занимаетесь алхимией, – предположил Карл.
– Да нет, на Кандии есть места поукромней, – отшутилась Гибор.
– Не верю.
– Тогда милости просим. – Ключ провернулся в замке. – Здесь довольно неинтересно.
– Что это?
«Это» было единственным, за что можно было зацепиться взглядом. У окна стояла мраморная тумба, на ней – внушительная серебряная ваза, украшенная крупными, подсвеченными изнутри опалами. Ваза имела узкое горло и была запечатана сверху промасленной бумагой, словно внутри было варенье.
– Это этрусская ваза, – соврала Гибор.
– А что в ней? Мед? Цукаты? – Карл решил, что раз уж взялся исполнять роль ревизора в этом явлении, так должен исполнять ее до победного занавеса.
– Нет. Прах и кости усопшего. Так было принято у моих предков.
– А кто твои предки?
– Они были из Испании.
– Мои тоже из Португалии, – брякнул Карл, но тут же спохватился. – Подожди, а кто усоп-то? Чьи это кости и прах?
– Моего сына.
– Извини.
– Ничего, – сказала Гибор, и с ее губ вспорхнула довольно неожиданная, искренняя, вдохновенная и легкая улыбка, какие дарят беременные женщины, танцовщицы, имевшие успех, и путешественники, завидевшие вдалеке стены родного города.
Казалось – Карлу всегда что-нибудь казалось, когда он не мог заснуть – что на Кандии время течет по-другому, что прошло не два дня, но десять, или даже так: тысячелетие уже на исходе, а он не знает об этом.
– Слушай, а сколько мы уже в замке? – взвился Карл и привстал на постели.
– Завтра будет три дня, – сообщила Гибор. – Скучно?
– Да, скучно. И тревожно. Я мечтаю уехать как можно скорей.
Но, – спохватился Карл, – при чем тут «тревожно», «мечтаю»? Союзники еще не прибыли. Отплывать без них – значит залажать весь Крестовый Поход № 10. Наверное, из вежливости нужно было сказать «нет, не скучно», или «нет, просто тревожусь о делах», или уж просто без «мечтаю».
– Мечты будущего Великого герцога Запада рассматриваются в небесной канцелярии вне очереди. Поэтому скатертью дорога, – миролюбиво отозвалась Гибор.
Чего?! Карл ожидал хотя бы вежливого «а может еще останетесь?», «вы же сами говорили, что здесь славно» и все такое. Ах, так?! Карл встал и начал одеваться. Он, конечно, обиделся, хотя сам напросился на скатертью-дорогу.
– Вы куда?
– Проверять боевую готовность своего войска, – Карл натягивает штаны, но попадает задом наперед, чертыхается. – А вдруг союзники уже здесь?
– Еще нет. Часа через три может поспеют.
– Шутите, конечно.
– Конечно, нет, – Гибор возмущенно подернула костлявым плечом.
– Тогда откуда вам знать?
– У меня связи в небесной канцелярии.
Карл почему-то сразу же поверил и сразу же остыл. Сел.
– И что теперь? Все равно спать как-то глупо, уже светает.
– Не спорю. – Гибор взбила подушку, прислонила ее к стене, чтоб не холодило спину, села. – Давайте поговорим.
– А вдруг Гвискар услышит голоса?
– Ну и что? Он не возражает.
Ответ Гибор обескуражил Карла, к таким мужьям непросто привыкнуть. Не знаешь, как себя вести.
– Тогда давайте поговорим. Только что говорить?
– Я уже придумала, а вы придумаете в процессе.
– Пускай, вы начинаете.
– Значит, – Гибор медлит, рассматривая цветочки на простыне, – я расскажу о вашем приятеле Джакопо Пиччинино. Вам это пригодится. Недавно он едва не преставился от яда, и преставился бы, если бы не его любовник Силезио и еще один господин, из падших ангелов, говорить о котором мне, честно говоря, не хочется. Стилет вшит в правый рукав камзола кондотьера Джакопо, отрава спрятана в левом, на крайний случай. Иногда он мечтает о собственном гареме в Дураццо, иногда о славе Македонского. Часто он видит себя конной статуей в окружении фонтанов, голубей, детей, национальных флагов. Как ни странно, он ее дождется. Он не возражал бы побывать на Севере во главе отборного отряда, но холода его пугают. Дважды с ним случались эпилептические припадки. На левом плече у него татуировка – дельфинчик, аллегория Силезио, в венце из роз – и надпись: «Навеки». Сейчас он пишет донесение Турке, переписывая целыми абзацами из уже готового отчета Людовику: что, где, скоро ли. В общем, Пиччинино подкуплен и турками, и французами. Вас он боготворит, но на свой манер: «его ягодицы как сахарные головы – белые, строгие, сладкие» и еще: «вот если бы он кашлял, тогда можно было бы представить, что у него скоротечная чахотка; это очень трогательно». В письмах к Силезио он называет вас «мальчик-весна».
– Какая гадость, – искренне негодовал Карл. – По-моему, я знаю этого Силезио, – добавил он, чтобы увести разговор подальше от своей персоны.
– Силезио Орсини знаю даже я. Года три назад он вызвал Гвискара на поединок из-за того, что тот отказался одолжить ему пятьдесят флоринов. Силезио воспринял этот отказ как оскорбление святыни, поскольку эти деньги он был намерен пожертвовать на устроение госпиталя.
– И кто победил?
– Гвискар избил Силезио подвернувшейся под руку оглоблей, едва не утопил в выгребной яме, проволок за волосы через весь город и бросил возле крыльца городской ратуши. Бродячие собаки мочились на него, а какой-то мальчик положил ему на лицо околевшую крысу, – пояснила Гибор.
Карл вытаращил глаза – вот, оказывается, какие подвиги известны за бесхарактерным Гвискаром. Оглобля… проволок за волосы… Эпическое преувеличение?
– Ценно и занимательно. Благодарю. Только к чему это вы все-таки про Пиччинино? – спросил Карл уже в дверях.
– Я живу на свете сорок девять лет, – пояснила Гибор. – И последние двадцать лет я только и слышу, что о Карле, графе Шароле, единственном, всеми любимом. Отчасти я сама разделяю этот ажиотаж, – обаятельная улыбка, – и хочу, чтобы хорошее продолжалось как можно дольше. Поэтому насчет Пиччинино – имейте в виду. Просто имейте в виду и делайте выводы.
Но Карл не дослушал. Сорок девять лет… последние двадцать лет… но где, где морщины на усталой коже, где седина, мореная хной, где истощенная грудь (она говорила, у нее сын), дряблый живот, целлюлитные бедра и выцветшие губы, где? Сорок девять? Со-рок де-вять? Еще одно эпическое преувеличение?
– Вы выглядите гораздо моложе, – смешавшись, пробормотал Карл.
Гибор в ночной сорочке с оборчатыми карманами на уровне колен стояла у окна. На горизонте, а для Карла просто в оконной раме, маячили долгожданные паруса, знамена и розово-серые облака. Волны курчавились барашками.
