названием Соляные Столпы.
Цыпленок, вышедший из петушиного яйца, к утру склевал все, до чего смог добраться, и с первыми лучами солнца растаял.
В 7.45 у Карла потребовал аудиенции Сен-Поль, уверяя, что речь идет о деле чрезвычайной важности.
Герцог превосходно выспался, был бодр и свеж. Остатки ветхой неприязни к графу из Карловых черных списков выветрились еще лет десять назад, поэтому он любезно согласился. Пусть войдет.
– Монсеньор, – граф был бледен как полотно. – Сегодня ночью на короля было совершено нападение. Злоумышленник покушался на жизнь Его Величества, но, благодаря счастливому стечению обстоятельств, был вынужден ретироваться. На месте преступления обнаружено вот это.
Карл повертел кинжал в руках. Добротный простолюдинский ножик. Жаль, обнаружен на месте преступления, а не в королевском сердце. Странно, кто же еще, кроме Ганевье, его семьи и меня пронюхал о потайном ходе?
– Я ведь вчера предупреждал, – пожал плечами Карл. – Город полон проходимцами вроде вашего ле Дэна.
– И притом очень осведомленными проходимцами, – сказал Сен-Поль бесцветным голосом. – Шотландские стрелки простучали стены и выяснилось, что в королевскую опочивальню, по всей вероятности, ведет потайной ход.
Ну вот. Теперь-то уж о нем знают все. Придется фамилии Ганевье распрощаться со своей лисьей норой – замуруем привселюдно, под пение четырех хоров.
Карл вздернул брови и минут десять выспрашивал подробности покушения. Сен-Поль пояснял. Карл заверил, что будет проведено всестороннее расследование. Короля, так уж и быть, переведут в замок, поближе к герцогу, в те покои, которые сейчас заняты делегацией из Савойи. Эти могут перекантоваться и в доме сборщика налогов – на них точно никто покушаться не будет.
– Так и не женились, граф? – спросил Карл на прощание.
– Здравствуйте, мэтр, – сказал Карл, озирая Ганевье с ног до головы, когда того, за неимением более пристойной комнаты свиданий в пероннской тюрьме, ввели в пыточную.
Тюряга пошла Ганевье впрок. С него как рукой сняло нездоровую одутловатость, которой он страдал во дни казнокрадческого угара. Густая борода скрыла безвольный подбородок, сделав Ганевье похожим на бывалого матроса с каперского космокрейсера. Общение с насекомыми и тюремщиками всхолмило непаханную прежде психику Ганевье представлениями о вечности и о свободе как пространстве самореализации.
– Приветствую вас, монсеньор, – бодро отозвался Ганевье. Он сразу сообразил, что пытать его не будут – палач отсутствовал, инструменты были развешаны по стенам.
– Присаживайтесь, – предложил Карл, указывая в сторону писарского стола.
– Благодарю.
– Сундук так и не нашелся, – сказал Карл и выжидательно посмотрел на Ганевье.
Сборщик налогов не выказал особых эмоций, кроме умеренно отрицательных.
– Очень жаль. Я не знаю, чем еще доказать, что я не лгал своему герцогу.
– Правды, впрочем, вы своему герцогу тоже не говорили, – вскользь заметил Карл. – Я пришел, чтобы задать вам один-единственный вопрос.
– Я весь к вашим услугам, монсеньор.
– Вы сообщали кому-нибудь, кроме меня, о существовании потайного лаза? Может, тюремщикам? Или узнику из соседнего каменного мешка?
– Нет, монсеньор.
– Я так и думал. Ну что же, тогда прощайте. Завтра вас ожидает эшафот.
Карл поднялся и демонстративно направился к дверям.
– Всего доброго, монсеньор.
В тоне Ганевье герцог не распознал и далекого отголоска испуга. Карл остановился как вкопанный. Обернулся.
– Вы что, не поняли? Завтра вас вздернут, повесят, умертвят, завтра вас не станет. И все из-за вашей ослиной жадности. Скажите, кому вы проболтались о потайном лазе в минуту душевной слабости, назовите сумму, которую вы получили в уплату за свои откровения, признайтесь, наконец, где спрятали сундук – и вы спасены!
– Не гарантия, – всхлипнул Ганевье.
– Представь себе, Карл, среди савойцев затесался муж одной особы, которой я имел удовольствие служить еще до того, как ты переманил меня к себе, – на ходу рассказывал Луи. – Его зовут Франц, он заядлый собаковод, кстати, непьющий.
Карл и Луи направлялись в те самые покои, где было решено принимать Людовика и из которых только что была впопыхах выселена всеми заброшенная савойская делегация. Следовало взглянуть, не осталось ли после прежних постояльцев чего-то, что увернулось от веников и тряпок прислуги – двусмысленных записей вдоль плинтусов, чайных пакетиков с длинными нитяными хвостами, запаха. Следовало прикинуть, как лучше расположить кресла и столы, чтобы сразу было видно, кто здесь самый большой мишка в лесу.
– Франц меня, конечно, узнал. Обнялись. Воспоминания, общие знакомые и все такое, – продолжал Луи с нервным смешком.
– Ты же говорил, он непьющий? – ехидно поинтересовался Карл, предвкушая юмореску «из застольного».
– Конечно, непьющий, – отмахнулся Луи. – Там и без этого было… замечательно.
В голосе Луи Карл зарегистрировал редкое напряженное дребезжание, и это его насторожило. Обычно Луи неохотно напрягался, мало о чем заботился, словом, репрезентировал весь комплекс добродетелей, именующийся легким характером, за что, собственно, и был столь любим.
– Понимаешь, Франц содержит одну собаку, азиатского что ли хина…
– Терпеть не могу собак.
– Я тоже. Но эта тварь меня впечатлила и даже испугала.
– Так уже испугала! Здоровая?
– Нет, вот такая, – Луи шарообразно оградил пальцами участок пространства на уровне груди.
– Так это морская свинка у тебя, а не хин.
– Да какая разница, свинка или что вообще, – Луи остановился, закусил губу и огляделся на предмет непредвиденных сопровождающих. Вроде бы никого.
– Интересно, – продолжил он, с усилием набрав в легкие воздуха, – что собака Франца умеет распознавать, когда ты врешь, а когда говоришь правду. Только не нужно возражений сейчас про фокусы, иллюзионы, шарлатанство, совпадения, самовнушение. Я сегодня до рассвета ее испытывал. В присутствии Франца, в отсутствии Франца, сытой и голодной, на дворе, в уборной, в подвале, с задернутыми шторами и с открытыми окнами. Потом испытывал на слугах, в конце концов на себе. Вышло, что она умеет.
– И что же она говорит? – без иронии спросил Карл. Он тоже остановился.
– Слава Богу, ничего не говорит. Она воет. Когда кто-нибудь привирает, она так поскуливает – ау-ау-ау – и потявкивает. Когда кто-нибудь рядом врет в полный рост, она заходится, хоть святых выноси.
– И что?
– Да, собственно, ничего. Если хочешь, можешь взять ее с собой на переговоры. Франц мне не откажет.
На искусственно устроенном возвышении были поставлены два кресла. В первом, том, что повыше, сидел, заложив ногу за ногу, Карл. Во втором, коротконогом – Людовик. Чуть ниже амфитеатром расположились именитые и влиятельные соратники с обеих сторон. Композиция, диспозиция и умильные выражения лиц сильно походили на свадебные, хотя, конечно, «горько» никто не скандировал.
Весь первый ряд состоял сплошь из персон рангом не ниже графа, причем знатному, хотя и одиозному графу Сен-Полю досталось невыразительное место во втором ряду. Сам Сен-Поль, в острой форме переболевший проблематикой ранжира и этикета еще в пубертатные годы, не был этим обстоятельством опечален, но вот отдельные снобы из арьербана не на шутку за него оскорбились. Поскольку на том стуле,
