искренне изумится: «Какой Луи?»
– Мартина фон Остхофен, душа которого, по моему разумению, отлетела куда надо прямо с нашего фаблио. Я видел его живым и невредимым. И в подтверждение этих слов привез тебе вот это.
У Луи все было подготовлено заранее. В руках Карла оказалась прядь белесых тонких волос и тяжеленный клок ломкой сверкающей шерсти.
– Это его волосы, – пояснил Луи. И, уже не в силах сдерживать нервный смешок, добавил: – А это шерсть алмазного зайца, которым Мартин являлся, пока его не вылечили алхимией.
Карл тяжело вздохнул.
– И как Мартину это понравилось?
– Что именно? – не осмелился строить собственных предположений Луи.
– Когда ты драл у него из-под хвоста клок шерсти. Он не обиделся?
– Со спины, – поправил Луи бесцветным голосом. И, переживая окрыляющее облегчение зеленой смерти, добавил:
– Я думаю, имеет смысл пригласить Жануария. Он в этом понимает лучше нас.
Карл, пожалуй, мог бы быть и попронырливей. Наблюдательно, болезно сверкать глазами, саркастически снисходить к чужой похоти, язвить ее намеками. Например, спросить ее неожиданно, после занавеса: «Так кто все-таки лучше – я или он?» И потом наслаждаться ее, гадины, замешательством.
Но он и не был, и не делал. Карл не знал и не догадывался. Платье мнительного венецианского мавра заведомо сидело на нем плохо, ведь он даже не потрудился его примерить в портновской. «Я не единственный, кто женат на б…ди», – так он решил уже давно, когда сгорело левое крыло замка герцогов Бургундских. А после соблюдал договоренность и был честен – не ревновал сверх меры, не роптал и был из рук вон ненаблюдателен.
А ведь мог бы и заметить. То Изабелла интересуется прошлым Луи, то будущим. То приближает к себе девчушку с именем Луиза и зовет ее так сладенько – «Лу» и «Лулу». Вот она придумала, чтобы Луи учил ее какой-то лабуде – не то в карты, в «бордосское очко», не то немецкому. Вот она тычет пальцем в пегого иноходца и делает радостное, но до идиотизма натянутое открытие: «Конь ну совсем как у Луи!», а потом еще усвоила новое слово – «атас» – и лепит его где ни попадя. Разумеется, «атас» говорит не только Луи. Так говорит еще пол-Дижона. Но половина, конечно, не та, у которой Изабелла, всегда посягавшая на снежно-аристократические высоты, охотно перенимала словечки.
И такого было много.
Известно, что так ли, иначе ли, любовники не могут вести себя незаметно. Могут не обращать друг на друга внимания, могут даже наоборот – чтобы спектакль удовлетворил наблюдателей с современными психоаналитическими запросами. Правда, неверно полагать, что тайны (и впрямь замечательное слово, монсеньоры Бальзак, Шодерло де Лакло, Альфред де Мюссе), тайны сношений, исподволь проникая повсюду, открыты для обозрения всем желающим. Нет. Вот поэтому самые бесталанные уловки (см. выше) в большинстве случаев идут за чистую монету. Ведь не так уж много людей, которым следовало бы что-либо заподозрить и еще меньше тех, кто не боится заподозрить.
Незаконные браки, которые, по примеру законных, все время свершаются на небесах, утверждая трансцендентность гетерогамии, как и всякое значительное событие оставляют след, поскольку оставить его – всегда непреодолимый искус для брачующихся.
Сколько ни играй в невозмутимость («эта связь для меня ничего не значит»), сколько ни шухари, ни предохраняйся («об этом, клянусь, никто не узнает»), сколько ни устраивай «конечных автоматов» («Фигаро здесь, Фигаро там, Фигаро у нее»), чтобы отмутить час на пяти минутах и ночь на пяти часах, след все равно останется. Это оказывается превыше сил – удовольствоваться покаянной исповедью на закате дней, не важно, в исповедальне или в купе дальнего следования.
Есть мнение, что об изменах куда чаще узнают от тех, кто их совершает, чем от волонтеров замочных скважин или наемных соглядатаев. «Ты помнишь тот сочельник, когда?.. Так вот…» – реплика к мужу. Благая весть отзывается благой оплеухой (реже – встречным откровением). «Черт побери, как я был невнимателен», – остается только ужасаться. Это так обидно – знать, что ты муж, объевшийся груш, от которых у тебя происходит слепота, так же как у маленького Мука происходил слоновий нос, а у зазеркальной Алисы случались перебои с ростом.
Нет утешения, хотя он замечал, разумеется, все, что можно было заметить, но можно и не заметить. Если бы оказалось, что она была неверна ему вчера, он бы снова вспомнил, что заметил, ибо такова функция памяти – вспоминать то, что известно, чему уже дано истолкование. И это не его вина. И не вина вообще, ибо есть такой уговор: не принимать в библиотеки инвективы против рогатых, слепых мужей, и против жен, неверных и любых.
Кинопроба «Луи в роли Карла» принесла Луи много всего, но, в частности, отчетливое ощущение воротника, который удушливо стягивается на шее, ибо не бывать двум Карлам у Бургундии. Изабелла думала о нем теперь посредством слова «бедненький», которое дилинькало на той же ноте, что «дурачок», хотя последствия для телесности Луи у них выходили совсем разные.
Далее. «Сколько раз входил ты к жене ближнего своего?» «Пятьдесят восемь», – зачем-то соврал Луи и тут же поправился: «Вообще-то шестьдесят два, но как зашел, бывало, так и вышел». Тот, кто сидит по ту сторону клети в исповедальне, сконфуженно: «Хорошо, сын мой, главное, что вышел, сын мой». Кому еще поведал Луи о своем прелюбодеянии? Никому. Кому Изабелла? Как ни странно, тоже никому. Кому кровать, простыни, подушка, тазик? В докриминалистические времена вещам не было разрешено ничего, кроме, быть может, скупого казенного отчета перед начальником административно-хозяйственной части Страшного Суда.
Еще дальше. Однажды Луи вообразил себе покаяние перед Карлом. «Сир, я ее восхотел и возымел, а дурных мыслей при мне, сами знаете, нет, кроме потрахаться». Эта фривольность, в шестнадцать показавшаяся бы Луи похвальной, незакомплексованной, теперь разочаровала его – даже самовлюбленных шутов, случается, воротит от собственных острот.
Луи явился туда, как на работу в понедельник. Подтянутый, пустой, бритый, весь мыслями в воскресеньи. Изабелла уже дожидалась его, сидя в плетеном кресле. Было с избытком солнечно, как бывает только в апреле, место действия было залито прозрачной платиной, и мебель казалась обмазанной кое-где акациевым медом, который резво отливал янтарем, оливковым маслом и блестел желтым шелком. Они поприветствовали друг друга молча, потом Луи погладил ее руку, приспустил рейтузы и сказал шепотом: «У нас мало времени».
– Послушай, помнишь, как ты переписывал письма, которые писал мне Карл во время крестового похода? – спросила Изабелла, тоже шепотом. Она была серьезна, словно от ответа на этот вопрос будет зависеть весь дальнейший ход событий – минет или как обычно.
– Помню, – сразу согласился Луи. Надо же, какое совпадение! Он и сам куражился над этой биографической деталью часом раньше, когда ему в сотый раз привиделся барон Эстен, а потом подумалось, что он хоть и барон, а неграмотный, в то время как он, Луи, бессменно оформлял амурную корреспонденцию бургундского графа номер один, хоть и не был бароном, а теперь, вдобавок, обрел влажную благосклонность тогдашнего адресата. Как обычно, работал спасительный принцип компенсации, в соответствии с которым все равно, чем гордиться, лишь бы чирей не воспалялся. – Так что с того?
– Я давно хотела спросить, но все время откладывала. Скажи, ты тогда, давно, думал, что мы будем любовниками, или нет? – спросила Изабелла, и Луи был страшно удивлен, что это на нее вдруг нашло – восстанавливать мотивы, находить высохшие пунктиры связей между событиями. Наверное, прибытие Карла так своеобразно на нее подействовало.
– Если хочешь честно, в первый раз я об этом подумал, когда мы забирали тебя из замка Шиболет. Тогда так получилось, что ты была сверху, и обломок копья или ветка, не помню, задрал твои юбки, первую-вторую-третью. А я стоял внизу, и я подумал, что у тебя красивые, стройные ноги, совсем без волос. А потом подумал, что ты их, наверное, бреешь или выщипываешь волоски пинцетом, а потом подумал то, о чем ты спрашивала. Можно сказать, что мы были любовниками с того дня, потому что тогда я впервые мысленно с тобой переспал. А когда переписывал письма – это было продолжение, я как бы сам их писал, хотя текст за меня сочинял сама знаешь кто. У мужчин незавидная роль – все время желать женщин. Знаешь, если посчитать, со сколькими женщинами я действительно был в связи и со сколькими воображал,
