На съезде братья целовали: Надежды светлые на съезд Они великий возлагали. И вот — нарушен земский мир! На страшный, вновь кровавый пир, Для казни, прежних казней злейшей, Призвал Василька князь старейший. Припомнил он, как без причин Он схвачен был по воле братской, Как на глазах его Торчин Точил свой нож в избе белградской. Заране свет померк в очах… Как дикий барс лесной в сетях, Боролся княжич с сильной стражей, Но не осилил злобы княжей. Не мог он выдержать борьбы… Василька на пол повалили Немилосердные рабы И грудь доской ему сдавили; Уселись конюхи на ней, Взмахнул ножом Торчин-злодей, Несчастный вскрикнул и рванулся — И теплой кровью захлебнулся… И божий мир для князя стал Безмолвно глух, как склеп огромный; Без чувств и памяти, он спал, Как труп под ризой смерти темной; Но был недолог этот сон! О! для чего проснулся он, Зачем вернулося сознанье К нему для нового страданья!.. Весь ужас участи своей Теперь лишь понял князь несчастный; Сознанье это смерти злей, И князь зовет ее напрасно, И с громким воплем говорит: 'Кто свет очей мне возвратит? О, пусть господь воздаст Давыду За кровь, за муку, за обиду! — И, участь горькую кляня, Припал Василько к изголовью. — Зачем снимали вы с меня Рубашку, залитую кровью, — Перед всевышним судией Предстал бы я в рубашке той — И кровь ему б заговорила Звончее труб, слышнее била!' Лишь перед утром князь затих. В избушке ветхой было жутко; Едва мерцал, дымясь, ночник; В сенях дремали слуги чутко; Храпели кони у крыльца; И попадья у ног слепца, Очей усталых не смыкая, Сидела, точно мать родная. В его расстроенном уме Не рассветало, сердце ныло; Как в замуравленной тюрьме, В груди темно и пусто было. Его надежд блестящих ряд, Все, чем досель он был богат, Все было отнято с очами И в грязь затоптано врагами. И не видал несчастный князь, На жестком ложе плача глухо, Как вскоре стража поднялась, Как ставень вынула старуха И солнца луч блеснул в окно. До гроба было суждено Ему нести страданья цепи И в мире жить, как в темном склепе. 4 Неудержимая летит Повсюду весть о деле черном. Для всех чудовищем Давыд Стал ненавистным и позорным. В стенах хором и тесных хат Гремят проклятья, как набат, — Клянут князья, бояре, смерды
