многое понять.
Мастер-пилот стал следить за сведениями, поступавшими изнутри объекта. Зонд беспомощно кувыркался в потоках внутренних течений, его верители и подбрасывали «водовороты», несла по большому кругу неизбежная при вращении такого крупного объекта вокруг собственной оси сила Кориолиса.
Зонд начал передавать данные, полученные при взятии проб. Объект действительно состоял большей частью из кремния, но этот кремний имел на редкость сложную гранулированную структуру. К тому же внутри вращающейся пустыни было жарко. По мере того как зонд увлекало к центру объекта, словно пылинку в сливное отверстие ванны, температура становилась все выше и выше. Это казалось странным и непонятным и не укладывалось в рамки логики: снаружи объект был холоден, как глубокий вакуум, и не выказывал никаких признаков излучения. Для того чтобы объект обладал гравитационным сжатием, он был недостаточно плотен, а от трения песчинок друг от друга в течениях и вихрях они не могли разогреваться до такой высокой температуры, как та, которую показывал зонд. Маркс сделал вывод о том, что внутри объекта все же работает какой-то мощный источник энергии.
Зонд еще не успел преодолеть четверти расстояния до сердцевины объекта, когда его слабенький сигнал был перекрыт тепловыми волнами и нарастающей плотностью объекта.
— Идем на сближение, — сказал Маркс и расставил субдроны по кругу около объекта.
Разделив поле своего вторичного и третичного зрения между различными точками обзора, Маркс получил единое объемное изображение. От этого зрительного эксперимента у него на миг закружилась голова. Слои движущегося песка перемещались и перемещались и были похожи на колеблющийся муар. Маркс увеличил разрешение поля зрения, выставил на всех субдронах паутинные сеточки волоконных сенсорных антенн для получения максимального восприятия.
Компьютерные процессоры «Рыси» по-прежнему работали неважно, но сейчас вся их мощность была в распоряжении мастера-пилота. При том, что сейчас не шел бой, уцелевшие фосфорно-кремниевые «башни» обладали совсем не слабыми возможностями. Довольно скоро поле зрения мастера-пилота приобрело сносные характеристики, и картина уподобилась той, какую видишь с помощью стереоскопа, когда глаза объединяют изображения.
Теперь Маркс по-настоящему видел форму объекта и начал ощущать период вращения и течения песчаного океана. Движение «дюн» очень напоминало то, как клубились струйки дыма, наблюдаемые Марксом в микроскоп. Так он исследовал воздушные потоки, в которых предстояло летать его микроскопической флотилии. Маркс заставил себя расслабиться. Он чуть было не ускользнул обратно, в тот самый сон, из которого его столь грубо вытащила Хоббс. Он купался в волнах песчаного океана и бессознательно управлял различными зондами, водил их вокруг объекта, заставлял впитывать его форму. Было что-то наркотическое в текучей математической сущности этого объекта.
Усталый разум мастера-пилота начал постигать эту сущность.
Неожиданно наложенные друг на друга изображения дрогнули и размножились перед глазами Маркса. Изгибание дюн ускорилось, их танец стал бешено быстрым. Поверхность песков заиграла новыми красками, и все три уровня зрения мастера-пилота пронзили каскады молний, загулявших по всему спектру. Образовывались картины, стали накладываться одна на другую в бессмысленном порядке. И все же, как ни странно, Марксу удавалось одновременно видеть изображения бесчисленного количества лиц, видов из окон, табличек с данными, компьютерных «иконок», запрещающих символов. В его вторичном слухе раздавалось стрекотание миллионов разговоров — признания, шутки, личные трагедии. Обезумевшая синестезия. Вместо трех Маркс обрел сотни уровней зрения, и каждое из них было иным. Казалось, в его разум проникла целая планета.
Маркс потянулся к клавише отключения, но рука замерла. Его разум слишком сильно переполнен, реакции стали замедленными.
Слои синестезии начали наплывать друг на друга, колебаться и извиваться подобно «дюнам» на поверхности объекта. Изображение и звук то сливались в единый поток, то разделялись, чтобы вновь воздействовать на зрение и слух по отдельности, а потом окончательно разрывались, становились похожими на флаг, с которым кто-то прошел сквозь жуткий ураган — полотнище изодралось, от него остались разрозненные нити.
До Иокима Маркса доносились далекие, приглушенные голоса — его окликали офицеры, работавшие в командном отсеке. Сначала просто окликали, потом начали кричать и давать резкие и сердитые приказы. Но Маркс не понимал языка, на котором они говорят. Казалось, этот язык извлечен откуда-то из его детских воспоминаний, но звуки расставлены как попало.
Он свое имя — и то помнил с трудом.
Но он уже погрузился в другой сон — огромный и яростный.
— Да что же с ним, проклятье, случилось?
— Медики пока не понимают, сэр.
— Ас разведчиками что?
— Нет ответа, сэр. Вызываю еще раз.
Кэтри Хоббс снова попробовала вызвать главный дрон-разведчик. Одной частью своего сознания она следила за пятидесятисекундным отсчетом, а другой — слушала как отчаянно перекрикиваются между собой санитары, переправляющие Иокима Маркса в лазарет. Камеры, установленные в коридоре, передавали изображение: санитары тащили мастера-пилота по выделенному старшим помощником коридору, где царила невесомость. Руки и ноги у Маркса безжизненно болтались. Он лишился чувств и не мог пошевелиться с момента атаки — или импульса, или трансмиссии, чем бы ни было то, что так подействовало на него. Когда прибежали санитары, он даже не дышал.
Краем глаза Хоббс видела капитана Зая, нервно сжимавшего и разжимавшего пальцы. Но она ничего не могла сделать для того, чтобы обогнать скорость света. Объект находился на расстоянии в двадцать пять световых секунд от «Рыси», а вести передачу на сверхсветовой скорости дрон-разведчик не мог. Как раз перед тем, как мастер-пилот Маркс лишился чувств, сенсорный контур дрона получил импульс информации объемом в двести экзабайт — эквивалент максимальной мощности планетарной инфоструктуры, сосредоточенный на площади в сто квадратных метров, — подлинный ураган информации. Контурная решетка была продырявлена, словно бумажная салфетка. И все же в течение нескольких секунд дрон пытался-таки передать информацию на «Рысь» и тому человеку, который его пилотировал — то есть Марксу, и в результате с Марксом произошло нечто странное.
— Есть ли у нас сведения о происхождении объекта, чтобы мы могли его атаковать, старший офицер?
— Аналитики пытаются определить происхождение объекта, сэр.
— Есть хотя бы самые приблизительные предположения относительно направления его полета?
— Пытаемся определить, сэр.
Хоббс выделила аналитическому отделу еще десять процентов емкости процессора. Пришлось снова клянчить у ремонтников. Капитан засыпал Хоббс приказами — один другого строже. Поскольку пока дела на всех участках шли не слишком успешно, Зай задавал Хоббс самые разные вопросы. Потерянные зонды, мастер-пилот без сознания («А жив ли еще Маркс?» — гадала Хоббс), загадочная атака с помощью радиосигнала, громадный фантастический объект неизвестного назначения.
На взгляд Хоббс, определенные и четкие ответы на все эти вопросы вряд ли могли последовать достаточно скоро.
Особенно сложно было определить источник радиосигнала. Волна была сфокусирована так, что датчикам «Рыси» не удалось поймать ни единого бродячего фотона. Многочисленные субдроны из флотилии Маркса находились слишком близко друг от друга и не смогли выстроиться треугольником. Определить направленность сигнала не представлялось возможным. Хоббс наблюдала за тем, как работает запущенная ею экспертная программа, предназначенная для определения источника трансмиссии. Программа требовала дополнительных мощностей и трепала несчастные процессоры фрегата подобно самой жестокой буре. Громоздкие алгоритмы пожирали предоставляемый им фосфор за считанные секунды и с воплями требовали еще и еще.
Хоббс выделила еще несколько процессоров для решения этой задачи, однако расчетная кривая
