Черты лица ре-тарского царя несли отпечаток безмятежности, узкие губы были сомкнуты.
– Твой меч в руках у статуи, – запинаясь, полушепотом пояснил оробевший юноша, кивая в сторону элтера. – И он настоящий.
Лагха кивнул. К сожалению, эту простую истину он уже открыл и сам. Ну не разбивать же ему собственное изображение для того, чтобы добыть свой же собственный меч?!
Лагха подошел ближе. Тени побежали по высоким сводам зала, словно бы стая летучих мышей сорвалась с мест и, шурша крыльями, понеслась куда-то в темноту. Шуршание было, мышей – не было. Какие летучие мыши в ухоженном подземелье, куда за небольшие деньги может зайти любой желающий? Юноша-проводник судорожно икнул. Как странно реагируют некоторые люди на шорохи в темноте!
Теперь Лагха стоял у самого подножия собственной посмертной статуи.
Широко открытыми глазами будущий гнорр глядел в лицо себе, погибшему шестьсот сорок пять лет назад в битве с Торвентом Мудрым.
Но он не давал волю воспоминаниям, гнал прочь прошлое, как гнал прочь и страх, чьи тесные объятия, казалось, смыкались вокруг его горла все теснее и теснее. Ему не хотелось бояться. В сознании Лагхи сейчас билось пойманной птицей единственное, но совершенно непреодолимое желание – прикоснуться к своему мечу, рукоять которого была намертво схвачена бронзовой ладонью Кальта.
Он уже принял решение. Он не разобьет элтер. Он удовольствуется фальшивкой, которую отберет у жрецов. В конце концов, не меч красит воина, а воин меч. Какая ему, в сущности, разница? Пусть меч Кальта Лозоходца остается Кальту Лозоходцу. А он, Лагха, сделает непревзойденным свой собственный меч. Но прикоснуться к этому хотя бы краешком ногтя…
– Только ты не подходи так близко, не надо, – с опаской пролепетал юноша, бледный и перепуганный.
Но Лагха не слушал его лепета. Ему были безразличны предостережения. Он знает, что делает. Он, быть может, пришел в этот мир лишь затем, чтобы вновь прикоснуться к своему мечу.
Без колебаний Лагха поднялся на возвышение и осторожно протянул руку к мечу. Но не успели его жадные пальцы коснуться бронзы, под которой навеки застыла сталь, как статуя тяжело вздохнула. Лагха замер. Почудилось?
Все происходило медленно и безмолвно, словно во сне. Бронзовый Кальт Лозоходец бесшумно и без всякого усилия оторвал меч от земли, поднял его и, по-прежнему держа его клинком вниз, протянул Лагхе. В одной древней рукописи из библиотеки Ибалара Лагха читал о том, что в Северной Лезе во время принятия в воинское сословие меч держали именно так…
И Лагха принял его. В тот момент, когда ледяные пальцы статуи отпустили рукоять меча, а теплые, живые пальцы Лагхи приняли его, бронза, которой был облит клинок, растворилась, как будто ее никогда и не было.
Меч, не дожидаясь заклинаний, отозвался Лагхе густым, низким звоном. От этого звона, который длился не более трех коротких мгновений, юноша, стоявший позади, рухнул на пол. Да и у самого Лагхи едва не помутился рассудок. Но он выстоял. Он, как и положено воину, принимающему меч, припал на одно колено и, опустив взгляд, принял клинок, на котором вспыхнули бордовые буквы «Храни себя и меня». Принял из своих собственных рук.
Глава 12
Смерть Гнорра Карувва
Дом на сваях утопал в густой предрассветной дымке.
Тяжелые капли тумана, казалось, висели в воздухе дождем, замершим велением колдовской силы. Жилище Ибалара выглядело заброшенным, нежилым.
Лагха, в сапогах которого хлюпала вода, чувствовал себя очень неуютно. Почему?
Вроде бы все складывалось наилучшим образом. Он с честью вышел из испытания. Он выбрался из собственного склепа с мечом и шлемом в руках – с вещами, которые не имели цены. Он безнаказанно ушел из Нелеота – никому и в голову не пришло чинить ему препоны (в первую очередь, конечно, оттого, что огласка была жрецам Капища Доблестей очень невыгодна). Он проделал весь обратный путь так быстро, как только мог, останавливаясь лишь для короткого трехчасового сна.
Итак, причин печалиться вроде бы не было. Но какая-то смутная, язвящая душу неуверенность и дурные предчувствия смущали ум Лагхи, не нуждаясь в причинах и объяснениях.
Что-то подсказывало ему, что Ибалара нет в доме на сваях. Оттого-то дом выглядит таким заброшенным, а над крышей не вьется дымок.
Он подошел ближе. В серой вате тумана было тяжело рассмотреть что-нибудь, кроме кончика собственного носа.
– Ибалар! – позвал он.
Но ему не отозвались. Лагха высадил заколоченную дверь и вошел в дом.
Как он и думал, никого. Пепел в очаге давным-давно остыл. Лагха уселся на сундук с книгами и осмотрелся в нерешительности. Все на своих местах, ничто не намекает ни на грабеж, ни на нападение. Да и кто решится ограбить Ибалара, от одного взгляда которого у смердов дрожат коленки?
В общем, следов недобрых событий в доме не обнаружилось.
«Видимо, Ибалар не ожидал, что я вернусь так быстро. И позволил себе отлучиться. Кто знает, может, он снова взошел на борт „Шалой птицы“ и отправился куда-то в поисках новых Отраженных? Мальчиков и девочек из бедных семей, которым суждено великое будущее воителей и властелинов?» – подумал Лагха.
Неожиданно половицы на крыльце заскрипели и дверь в дом распахнулась. Лагха обернулся. Его правая рука сжала рукоять меча Кальта Лозоходца.
– Здравствуй! – На пороге стоял улыбающийся Ибалар.
– Здравствуй, Ибалар, – отозвался обрадованный Лагха, склоняясь в почтительном поклоне. – Я выполнил все. Вот меч. Я добыл его.
Ибалар медленно вошел и ответил Лагхе легким, дружелюбным кивком головы.
Движения его были медленными и размеренными. Лицо – умиротворенным и сияющим. Таким Лагха не видел Ибалара никогда. Раньше Ибалар почти никогда не снимал маску брезгливого недовольства. Лагхе уже начало казаться, что эта маска приросла к лицу учителя. «Выходит, я ошибался. Что ж, приятный сюрприз!» – решил Лагха и расцвел в улыбке.
– Я очень рад видеть тебя снова, учитель, – совершенно искренне сказал Лагха, и тревога, которая лежала у него на сердце со вчерашнего вечера, казалось, покинула его навсегда.
– Признаться, я рад не менее тебя, – спокойно и тихо отвечал Ибалар. Глаза его лучились безмятежностью и, как ни странно, доброй, всепонимающей и всепрощающей иронией. – Но у нас очень мало времени.
Ибалар грустно вздохнул и опустил глаза. «Сейчас он скажет что-нибудь неприятное, как всегда», – предположил Лагха. Но Ибалар обернулся к двери и молча показал вдаль, в самую гущу тумана.
– Я могу уйти? Я должен уйти? – догадался Лагха.
– Теперь ты можешь все, ибо теперь ты свободен. Да, ты тотчас же уйдешь. Ты вернешься в Нелеот, а оттуда направишься в Варан. В Пиннарине ты станешь гнорром, – спокойно и тихо сказал Ибалар. – Ты знаешь, как это сделать.
Вопреки обыкновению, в его голосе не было обычного нажима. Он не требовал, не настаивал, не повелевал. Голос Ибалара теперь не звенел сталью, не рокотал, словно далекий раскат грома. На сей раз Ибалар просто говорил, просто произносил слова. Он говорил, допуская возможность того, что с ним не согласятся. В самом деле, чудесное превращение!
– А что потом? Что будет после того, как я стану гнорром? – спросил Лагха.
– Ты будешь властвовать, жить в свое удовольствие, любить.
– А ты? Разве я не нужен тебе больше? Разве это и есть мое предназначение, о котором ты говорил? – недоумевал Лагха. Он не заметил, как черная тень печали пробежала по лицу Ибалара.
Эти слова Лагхи шли из глубины сердца. Преображенный, новый облик учителя не будил в нем ни былого раздражения, ни страха, ни ненависти, которые порой подкрадывались к нему ночами, когда он
