Это было невероятно. Невозможно. Ошеломляюще. Первый раз за всю историю Свода Равновесия смертному посчастливилось вернуться из Комнаты Шепота и Дуновений. Шестеро офицеров, которые сопровождали Лагху от ворот Свода до дверей Комнаты, были настолько потрясены, что, в нарушение всех внутренних предписаний, промедлили с умерщвлением счастливца на целую минуту. Потом они опомнились и постарались претворить в жизнь тайные предписания, раз за разом составлявшиеся каждым новым гнорром: убить того колдуна-безумца, которому посчастливится выйти живым из Комнаты Шепота и Дуновений.
Но пальцы офицеров Опоры Единства едва успели прикоснуться к рукоятям мечей, когда громогласный хохот гнорра внезапно оборвался.
– Милостивые гиазиры, вы разве впустили меня сюда лишь затем, чтобы убить? – спросил Лагха, заглядывая каждому в глаза.
Они увидели в бездонных серых глазах Лагхи отражение того, что произошло в Комнате Шепота и Дуновений. И каждый преклонил колени перед тем, кому суждено этим вечером убить гнорра Карувва, а следующим утром – возложить на себя знаки высшей власти над Сводом Равновесия перед лицом Сиятельного князя и Совета Шестидесяти.
Глава 13
Кух
О существовании этого брода Эгин узнал едва ли не на второй день пребывания на Медовом Берегу, когда он, Есмар и Лога в поисках Внешней Секиры убитого Гларта оставили позади Серый Холм. Тогда люди Багида были вне подозрений и Эгин двинулся к Кедровой Усадьбе по этой же самой тропе.
То было в те счастливые времена, когда местные проблемы с точки зрения Эгина ограничивались зверским убийством тайного советника, лишившегося сердца вместе с жизнью, а также ошеломляющей бедностью населения. Времена изменились. Брод остался.
Эгин спешился – со стороны Багида было бы непростительным промахом не выставить своих людей возле брода. А полагаться на промахи врагов Эгин не привык. «Если там никого нет – будет приятный сюрприз. Но если есть…»
Будь Эгин сумасшедшим Багидом Вакком, он бы поставил у брода лучников, а не алебардистов. Хотя бы троих, пусть и худосочных подранков. Впрочем, как казалось теперь Эгину, в людях Багид большого недостатка не испытывал. И откуда только у него столько ублюдков?! Не иначе как все родились вчера. Прямо так – с мечами и алебардами. Хуммер раздери этих провинциальных дионагганов без страха и мозгов!
Когда до брода оставалось не более двух лиг, Эгин завел коня в кусты и накрепко привязал его к стволу высохшей сосны.
Эгин раздвинул ветви и взглянул вниз. Туда, где тропа прерывалась черной Ужицей.
Костер. У костра – трое. Вооружены алебардами и, кажется, луками. Эгин вздохнул с облегчением. Но вздохнул рано. Рядом с этими тремя, уже за кругом света, можно было различить еще четыре фигуры, не то дремлющих, не то пьющих бражку.
Стук копыт. Кто-то едет.
– Ты глянь, че там? – настороженно спросил мужик в мясницком фартуке, приподнимаясь на локте. Его палец указывал в темноту, на тропинку.
– Та то ж наш, то Резвый, я его поступь знаю, – обнадежил товарищей сидящий у костра толстяк. Багидов возница. Лук и колчан со стрелами, однако, подтянул поближе к себе – на всякий случай.
– А че один? Где остальные? – спросил особо проницательный, отставляя кувшин с бражкой.
– А Шилол их разберет! – ответил ему товарищ, напряженно всматриваясь в темноту.
Взмыленный конь несется во весь опор вниз по тропе. Несется, ясное дело, прямо к ним. Всадник в развевающемся плаще прижался грудью к лошадиной гриве. Чего это он в такой горячке? Срочное дело?
– Кто это, а? – спросил самый молодой, со стеной в глазах, неуверенно нашаривая ножны.
Но ему не отвечали. Всадник махал рукой и кричал: «Эгей, от хозяина новости! Э-ге-гей!» Всеобщее напряжение явно уменьшилось. Всегда легче иметь дело с чем-то обычным и хорошо знакомым. Например, с гонцом от хозяина. Только что это за тип?
– Что-то я этого кренделя не узнаю, – угрюмо сказал тот, что был в мясницком фартуке.
– Ты кто? А ну остановись! – заорал кто-то в лицо Эгину.
Но Эгин и не думал останавливаться. Вместо ответа Эгин снес крикуну голову. Кровь ударила в небеса освобожденным из-под завалов плоти фонтаном.
Тут же блеснул меч не в меру бдительного возничего. Но разве это был блеск?! Меч Эгина сиял оранжевым и пламенел розовым, околдовывал, манил, пел.
Розовые облака, ползущие по клинку, не давали никому усомниться в том, что вот она, моя прекрасная погибель. Никому.
Длиннорукий мальчишка, бывший в том отряде самым впечатлительным, зазевался и умер вторым, рухнув под копыта Резвому.
Люди Багида были свежи, но Эгин был гораздо искуснее. Даже жуткая, нечеловеческая усталость, которая овладела им после бегства из Серого Холма, не сломила аррума.
Возничий пробовал достать Эгина клинком. Тщетно. Эгин отсек ему правую руку вместе с мечом, и тем дело кончилось. Душераздирающий стон и кровь, которая кажется в темноте такой же черной, как воды Ужицы.
«Нет, этот уже не противник».
Эгин опустил меч, давая предплечью короткий отдых. А что остальные? Как вдруг у самого уха Эгина просвистела разящая сталь чужого кинжала. Подарок одного из тех, что стояли теперь поодаль, предательски покинув товарищей. Мужика с щегольскими усами.
«Трое мертвы, но остальные четверо не отдадут свои жизни по дешевке», – пронеслось в голове Эгина.
Следующий кинжал вошел в шею Резвого, и тот встал на дыбы, оглашая окрестности обвинительным ржанием.
Четверо смогли перебороть и завораживающее сияние розового клинка, и парализующий волю страх перед этим ночным всадником с бесстрастным лицом восставшего из мертвых. Они пятились от реки в сторону подлеска. Толстяк каким-то чудом успел подобрать свой колчан со стрелами и теперь налаживал стрелу.
Понимая, что его положение, несмотря на троих убитых, отнюдь не блистательно, Эгин пришпорил коня и заложил немыслимый вираж, думая о том, как бы посподручнее спешиться. Ибо если лучник уложит-таки его коня и тот упадет, придавив седока своей тушей, ему конец. Хочется ли ему возложить свое сердце на алтарь хаоса?
Конь плохо слушал всадника. Кинжал, впившийся в его шею, был для Резвого гораздо более серьезным аргументом, чем шпоры Эгина. Он то и дело становился на дыбы и был явно не прочь скинуть аррума. Резвый ни за что не хотел идти вперед. Ни за что не хотел поворачивать вправо с тем проворством, какого требовал от него Эгин.
– Пошел, пошел! – в бессилии заорал Эгин, понимая, что если он сейчас же не ринется к занимающим оборону у зарослей терна людям Багида, его конь, поймав телом еще пару кинжалов и десяток стрел, падет без сил.
«Пожалуй, у меня есть две секунды на то, чтобы спешиться. И пустить в ход метательные кинжалы. Нужно отдарить подарочек тому усатому кретину».
Просвистела стрела.
«Косые… пьяные… скоты!» – ревело все внутри Эгина.
От былого хладнокровия не осталось и следа. Ведь хладнокровие отнюдь не безразмерно. И хотя Эгин хорошо знал, что бешенство – самый коварный союзник воина в битве, поделать он ничего не мог. Слишком много черной накипи зла оставили на сердце Эгина сегодняшний день и вчерашняя ночь. Даже терпению
