аррума не сдержать этого напора презрения и ненависти. Что ж, плотина рухнула, милостивые гиазиры!
– Скоты! – ревел Эгин, покидая седло в головокружительном прыжке.
Первый кинжал, пущенный его рукой, попал в цель. Не столь точно, как в фехтовальном зале, но для багидовых ублюдков, не отягощенных латами, сошло и так. Послышался чей-то сдавленный вскрик. «С усатым, кажется, покончено».
Но тут предательская темнота раскрылась навстречу Эгину стрелой. Мощной, тяжелой стрелой, выпущенной из крепкого тисового лука. Нагрудник вроде бы выдержал, но Эгин на ногах не устоял. Здравствуй, сырая трава!
Никто не подошел к арруму, чтобы, воспользовавшись временным замешательством противника, перерезать ему горло. Или хотя бы попытаться перерезать горло. Никто не пускал больше стрел. Не орал. Не охал. Не задирался. Только ржал поодаль раненый Резвый.
Эгин перевернулся на живот и замер.
Он не торопился вставать. В мишени он не спешил.
«Пожалуй, самое умное в моем положении – ползком добраться до ближайшего дерева, предварительно пустив в цель оставшиеся два кинжала. А еще раньше – сообразить, где они, эти цели».
Эгин осторожно поднял голову. В зарослях, откуда только что выпорхнула стрела – вот она, родимая, валяется подле его правого локтя, – были слышны звуки какой-то возни. Не слишком активной возни. Кажется, рухнуло тело. И снова тишина. Или просто показалось?
«Ишь как затаились, суки!»
Эгин приподнялся еще выше, занося руку с кинжалом для броска.
Только ветви чуть шевелятся. И все. Взор Аррума ослабел за этот день настолько, что Эгин не разглядел бы с пяти шагов и корову. Не бросать же наугад. Вдруг юркая тень скользнула среди кустов, и Эгин помедлил с броском. Что-то знакомое почудилось ему в низенькой верткой фигуре. Он снова вжался в землю. Человек-тень обернулся.
– Я говорил! Хозяин – Большая Сила! Он живая, я так и думал!
«О Шилол! Это всего лишь Кух! Хотя отчего „всего лишь“? Если те трое мертвы, значит, отнюдь не „всего лишь“!»
– Не стрелять меня, я слуга господины! – бодро заорал горец, выскакивая на поляну и семеня в сторону Эгина, который от удивления даже забыл вернуть кинжал перевязи.
– Я их прибить до смерти! – засиял Кух, указывая в сторону терновых зарослей.
Опершись на руку Куха, Эгин поднялся, опасливо озираясь по сторонам. Потом посмотрел на Куха. Ни меча, ни кинжала, ни лука. Чистенький, ладно подпоясанный, дыхание ровное. Он их что, придушил, что ли?
– Нет, гиазира, я это… их убить через труба.
«Чего-чего?» – хотел переспросить Эгин, но лишь наморщил лоб и невольно вытянул шею вперед.
Не раздумывая, Кух завел руку за спину и снял с плеча некое малоприметное приспособление, скрытое коротким шерстяным плащом. Приспособление, звавшееся в Варане «шилоловым тростником», в Харрене «флейтой ноторов», а товарищами маленького Эгина по играм – «злой плевакой». Кух держал в руках трубку для стрельбы отравленными иглами.
– Ты хороший раб, Кух, – усмехнулся Эгин, когда они окончательно удостоверились в том, что ни одного багидова мужика – кроме того, которому Эгин отрубил руку, тот был без сознания – в живых не осталось. По крайней мере у брода.
– Правда? – недоверчиво спросил Кух. – А я думал, ты сердиться, что я к Черноногу не пошел.
– Раньше сердился, а теперь – нет, – сказал Эгин, чтобы не обманывать ожиданий своего спасителя. Если ему хочется, чтобы хозяин сердился, пусть думает, что он сердился.
– А ты больше в Серый Холм не ходить, ведь так?
– Так, – кивнул Эгин, с усилием забираясь в седло.
– А куда ходить?
– В Ваю, – бросил Эгин, собирая разметавшиеся по плечам волосы в пучок.
Он собирался уже вновь пришпорить многострадальное животное, чью неглубокую, к счастью, рану на шее ему пришлось перевязать собственной рубахой, как вдруг Кух зашикал, замахал руками и схватил коня за ухо. Тот стал как вкопанный и воззрился на Куха удивленно, не моргая.
– Нет, мы туда не ездить. Ваю съели. Все. Ваи нету. Ваю червяки съели и эти, костяная рука, там ходят везде-везде.
– А ты почем знаешь, что везде-везде? – Эгин недоверчиво склонил голову набок.
– А я что, я пока ты там Багида обнимать-целовать, решил в этую Ваю сбегать. Я там одно дело забыл. У тебя, там, высоко, в том доме.
Пришлось пропустить мимо ушей «обнимать-целовать». Про то, как он целовал в Сером Холме Багида, он расскажет своему новому рабу позже. Когда настроение будет получше, а сил – побольше. Сейчас его интересовала судьба Ваи. Тем более что его худшие предчувствия сбывались как по-писаному.
– Ну и что? – мрачно спросил Эгин. – Пришел, а потом? Потом они тебя по нужде отпустили, эти твои «костяная рука»?
– Не отпустили, господина. Я у них не спрашивал. Я сам ушел, – недоуменно пожал плечами Кух.
Стоять вот так у брода и беседовать о том о сем было опасно.
Поэтому выяснять прочие подробности, касающиеся судьбы захудалого города, сметенного с лица земли исчадиями Хуммера вместе со своими жителями, пришлось уже в пути.
Они переправились через Ужицу. Эгин ехал в седле, а Кух вел коня под уздцы, как и положено рабу.
– …И теперь я разом с гиазирой пойдем к мой народа, – так подытожил Кух свою повесть о гибели города, который успел стать Эгину почти родным.
– Пожалуй, у нас просто нет другого выхода, – задумчиво отвечал Эгин, удрученный этой горькой, но очевидной истиной.
В череде бессмысленных и жестоких смертей было трудно отыскать что-то утешительное. Но, чтобы не падать духом, это следовало сделать обязательно. И утешение сыскалось. Есмар, Гнук, пес Лога, альбатрос Шаль-Кевр, Круст Гутулан и пол-Ваи были наверняка мертвы. Но Сорго, Лорма и еще половина Ваи все-таки выжили.
«Я еще видел, как они плыть, как тут костяная рука стали есть тех, что в пристани сидеть, – описывал это событие Кух. – Съели двенадцать людей, а больше никого не было».
«Что сейчас поделывают спасшиеся счастливчики на бесплодных западных скалах? Верно, оплакивают погибших. Что сейчас поделывают Сорго и Лорма? Пьют гортело на ужине Прокаженного? Или, наоборот, они сами на ужине Прокаженного выполняют роль первой и второй перемены блюд?»
При мысли о Прокаженном правая рука Эгина отпустила уздечку и рванулась к груди. «О, милостив день!»
Медальон Лагхи Коалары по-прежнему был на своем месте. Медальон находился подле сердца. Это значило, что по крайней мере одно из заданий гнорра имеет шансы быть выполненным.
И еще одно обстоятельство втайне радовало Эгина. Как бы там ни было, а теперь он окончательно простился с мыслью о том, что попал в ссылку, где он просидит до конца своих дней, отирая пыль со своего немотствующего «облачного» клинка.
– Моя провести, твоя носа не подточит! – прошептал Кух, когда дорога, змеившаяся среди холмов, открыла им вид на Кедровую Усадьбу. Обычный, но жуткий вид. – Пойдем через кладбище.
Кух указал на неприметную тропку, отходившую от дороги вверх. Эгин выразил свое согласие молчаливым кивком. Кладбище так кладбище. Лишь бы не Кедровая Усадьба.
Эгин не любил гулять по кладбищам ночами. И даже ходить мимо них. Хоть бы и днями. Несмотря на то что еще в Четвертом Поместье немало испытаний будущих офицеров так или иначе были связаны с кладбищами, даже они не смогли избавить Эгина не то чтобы от страха, но от отвращения.
Тропка стремилась вверх круто и своенравно. Пришлось идти медленно, ведя коня под уздцы.
Резвый был теперь более обузой, чем помощником, но Кух обещал, что очень скоро они выйдут на одному ему известную тропу, где можно будет снова ехать верхом. Причем ехать вдвоем, ибо Кух надеялся,
