– Да что же это за безобразие? – возмутился папа. – Неужели антенну ветром сбило?
Но тут вдруг на экране появилось изображение, и пробился звук. Только это был не бразильский сериал. Вместо дона Родригеса и Клотильды во весь экран торчала голова какого-то неприятного кудрявого дядьки в круглых очках, который что-то испуганно бормотал дрожащими толстыми губами. Карпухины прислушались, и до них долетели бессвязные слова:
– Я не хочу, я не буду! Не надо! Пожалуйста, не надо! Пустите меня!
– Что такое? – воскликнул папа. – Это же Петькин! Ну да, точно, Петькин.
– Какой еще Петькин? – спросила мама.
– Ну, нотариус, который мне завещание открывал и вводил в наследство. Да точно, это он. Интересно, как он тут оказался.
– Я не хочу, я не буду! Не надо! Пожалуйста, не надо! – как заведенный бормотал все те же слова Петькин. – Я не хочу, я не буду! Не надо! Пожалуйста, не надо! Пустите меня!
И вдруг его лицо стало меняться. Оно почему-то раздулось, как резиновый шар, затем оцепенело и начало уменьшаться. Оно уменьшалось до тех пор, пока не стало каким-то маленьким и кукольным. Тут вдруг до всех дошло, что случилось. Петькин прямо на их глазах превратился в куклу. Симпатичный толстенький фарфоровый мальчуган с большими стеклянными глазами, в которых все еще оставался испуг, неподвижно смотрел с экрана телевизора.
Вдруг что-то затрещало, защелкало, звякнуло, и из часов на простенке, вновь, как в самый первый их день здесь, вылезла кукушка. Но куковать в этот раз она не стала. Что-то в ней захрипело, заскрежетало, щелкнуло, и кукушка свалилась на бок, и так и осталась висеть, безвольная и жалкая. А на часах стрелки уже показывали двенадцать часов.
Затем громко, так что все вздрогнули, щелкнул телевизор, и экран погас. Неприятно запахло паленой проводкой.
Карпухины волей неволей придвинулись друг к другу.
– Что это? – тихо спросила Аня.
– Кажется, начинается, – тихо ответила мама.
– Я боюсь! – пискнула Маша.
– Проклятье, – выругался папа, – что все это значит?
Все четверо разговаривали очень тихо, словно боялись кого-то разбудить. Затем они снова замолчали, и сразу же раздался новый громкий щелчок. Семейство опять вздрогнуло. Никто сразу не понял, что это за щелчок, и откуда он раздается. И вдруг Маша показала пальцем на фонограф:
– Смотрите! Это оттуда!
Старинный прибор щелкнул еще раз, и вдруг все увидели, как что-то в нем тихо заскрипело и закрутилось. Рычажок с толстой острой иголкой сам собой опустился на свинцовый валик и мягко зашуршал. Из трубки послышалось шипение.
Карпухины, как зачарованные смотрели на фонограф и не могли сдвинуться с места. Их ноги словно приковало к полу.
А шипение тем временем сменилось неприятным пронзительным скрежетом, в котором с трудом проявлялся человеческий голос, выкрикивающий непонятные слова. Голос был женский. Пронзительный и визгливый. Он быстро проговаривал слова, которые складывались в похожие на стихи строчки. Затем их стало возможным разобрать. Это были примерно такие стихи:
Три раза прогрохотал эти странные стихи фонограф, затем раздался громкий, режущий уши хохот.
– Да ведь это она заклинание читает! – вдруг воскликнула мама. Она подбежала к столу и столкнула фонограф на пол. Тот упал и рассыпался на детали, которые покатились по полу, и мама стала ожесточенно топтать их. Но хохот не прекратился, а стал еще более громким.
– Поздно, – голосом полным отчаяния, произнесла Аня, и чувствуя, как по ее лицу текут слезы, она обняла младшую сестру, и прижала ее к себе. Маша тряслась от ужаса и тоже плакала.
А хохот не умолкал. Он доносился до них со всех сторон и был торжественно ликующим.
– Да что же это такое! – воскликнул папа. – Что происходит?
Тут мама опомнилась, перестала топтать останки фонографа и закричала:
– Что же вы стоите? Бежим!
И первая бросилась к двери. Папа и девочки сбросили с себя оцепенение и последовали за ней.
Здесь их ждала первая неожиданность. Дверь даже не шелохнулась, когда они ударили в нее все вместе, чтобы открыть. Она стояла крепкая и недвижимая, как каменная стена. Папа только расшиб себе плечо, когда пытался ее выбить.
Мама лихорадочно оглядывалась, потом рванулась к печке и вернулась с топором в руках. Молча протянула его отцу. Тот схватил топор и стал бить им под двери. Но дверь не поддавалась его ударам, а топор отскакивал от нее, как от железа, и после ударов на ней не оставалось даже царапин. Дверь была, как заколдованная. Вернее, именно так. Она и была заколдована.
Хохот тем временем прекратился и сменился хрипом, который постепенно перешел в свиное хрюканье.
– Давайте через окно! – предложила мама.
