офицер. А я заблудился, похоже.
— Все в порядке, — фельджандарм вернул Кудрину документы. — Можете идти, пионер. Если повернете на следующем перекрестке налево, через двести метров будет вполне приличное кафе. Счастливого отпуска.
Представление о приличном кафе у жандарма оказалось весьма своеобразным, если не сказать больше. Место, куда он направил Генку, было кабаком самого низкого пошиба, заполненным выпивающими нижними чинами всех, пожалуй, воюющих против Англии и Франции армий. Возможно, оберлейтенант ожидал, что парень напьется тут до полного изумления и его можно будет на вполне законных основаниях задержать, а быть может, искренне считал заведения подобного рода наиболее привлекательными для рядовых — кто его знает? В другой ситуации Генка, скорее всего, плюнул бы в сердцах, развернулся на пороге, да и пошел куда подальше, однако Генке так хотелось есть, что обстановкой он решил пренебречь.
Окинув зал беглым взглядом, молодой человек непроизвольно скривился. Воздух в помещении был настолько наполнен табачным дымом, что у некурящего парня заслезились глаза и першило в горле, столиков свободных не наблюдалось, а совмещать трапезу с обществом пьяных солдат для ни разу в жизни не употреблявшего алкоголь подростка казалось не самым приятным времяпрепровождением. Однако на запахи пищи и специй, пробивавшиеся даже сквозь клубы табачного дыма, молодой растущий организм прореагировал урчанием в желудке и усилением сосущего чувства под ложечкой.
— Однако есть хочется, — вздохнул Генка, выискивая взглядом столик почище или хотя бы компанию потрезвее.
Таковая отыскалась довольно легко и состояла из полудюжины ягеров и шутце. Горные стрелки и эсэсовцы, похоже, вошли в кафе незадолго до Генки и, судя по физиономиям двоих из них, тех, что сидели лицами к двери, назюзюкаться еще не успели. Кудрин уверенно двинулся в их направлении, однако, чем сильнее он приближался, тем медленнее и неслышнее становились его шаги. Наконец, он совершенно беззвучно оказался за спиной одного из егерей.
— Ба, знакомые всё морды, — хмыкнул Генка, хлопнув одного из горнострелков по плечу.
Над столиком повисла тишина, в Кудрина вперились взглядами пять пар глаз, а стрелок, с которым он обошелся столь запанибратски, начал медленно оборачиваться.
— Как там Виорика поживает? — с самым невинным выражением лица полюбопытствовал парень.
— С ума сойти! — выдохнул Курт Бюндель (а это был он) и уже громко, на все кафе, заорал, обращаясь к своим товарищам: — Парни, да это же наш сын полка!!! Наш «маленький эдельвейс»!!!
В следующую секунду Генка был поочередно схвачен и заключен в объятия всеми присутствующими егерями, после чего усажен за стол и награжден кружкой с пивом.
— Ты гляди, как вымахал-то! — удивлялся гефрайтер Макс Шнее, бывший всего-то года на три старше Кудрина, и, приглядевшись к его лицу, добавил: — Ба! Да ты никак уже бреешься, Гейнц?
— Иногда, — смутился парень, прикидывая, как бы вежливо избавиться от пива. — Где-то раз в неделю уже приходится. И не так уж я и вымахал, не надо врать. Всего на пять сантиметров.
— Угу. Ниже пояса. В диаметре, — прокомментировал Шнее и заржал.
Генка смутился еще сильнее.
— А ведь мы тебя так после того боя и не поблагодарили. — Еще двое егерей из числа присутствующих оказались братьями-близнецами Ойгеном и Гюнтером Квалм. Кто из них есть кто, отличить мог бы, по какому-то одному ему ведомому признаку, лишь оберфельдфебель Рольф Фишер.
— За что? — Кудрин, пользуясь случаем, поставил на стол кружку.
— Тот танк, что ты подбил, как раз на нас с братом ехал. Ты, выходит, нам жизнь спас.
— Да нечаянно я его подбил, ну ей же ей! — Генка мученически возвел очи горе, демонстрируя, как он устал объяснять этот очевидный факт.
— Конечно-конечно, мы верим, — ехидно ответил Бюндель и, повернувшись к ничего не понимающим эсэсовцам, пояснил: — Дело было под Мерзифоном. Приказали, значит, нашему батальону удерживать перевал…
Покуда бывшие сослуживцы, разливаясь соловьями, рассказывали историю Генкиных похождений от потопления «Черноморца» до его выписки из госпиталя в Бухаресте, попутно употребляя пиво, а чуть позже и шнапс, сам Кудрин успел сделать заказ и от пуза наесться. В изложении Бюнделя, обоснованно гордившегося своим воспитанником, история получилась эпическая, расцвеченная такими неправдоподобными подробностями, что куда там рейхсминистру Йозефу Геббельсу. Остальные егеря подливали масла в огонь как могли, и Генка с некоторой грустью подумал, что слава самой брехливой нации досталась итальянцам незаслуженно.
— Ну, а сейчас ты где службу тащишь? — внезапно спросил Бюндель.
— Восьмисотый учебный полк, — Гена постучал себя по шеврону с наименованием части. — Совсем глаза залил, Курт, уже не видишь?
— Ты сам-то чего не пьешь? — парировал тот и налил ему в кружку шнапса. — Давай-ка, не маленький уже, воду пить. Солдат ты или где?
— Так я…
— Давай-давай, — поддержали оберягера остальные горнострелки. — До дна! Русский ты или нет?
— Русский, — обреченно вздохнул Генка и влил в себя алкоголь, как горькое лекарство.
— Что-то знакомое название у его полка, — задумчиво протянул один из эсэсовцев пару минут спустя. — Где-то я его слышал.
— Я тоже, — добавил второй, помотал головой, нахмурился, прищелкнул пальцами, вспоминая, и, просветлев лицом, выпалил: — Да это ж «Бранденбург»! Диверсанты-разведчики!
— Быть не может, парни, — возразил один из близнецов. — Что-то вы путаете. Слыхал я про этот полк, для зачисления в него надо такие нормативы сдать — мы с братом за одного вдвоем не осилим… Другой восьмисотый какой-то.
«Еще как может, — подумал Генка, чувствуя, как от шнапса у него начинает мутиться в голове, а зрение расфокусироваться. — Специальное отделение под патронажем Абверштелле 117».[52]
— Какой-какой Абверштелле? — спросил Бюндель.
— А я это что, вслух сказал? — Кудрин икнул.
— Так, Бранденбургу ничего крепче пива больше не наливать, — резюмировал Курт. — Связались черти с младенцем.
— Черти — это мы, — глубокомысленно заметил один из эсэсовцев. — Потому что у нас форма черная. А вы эти… горные…
— Козлы? — добродушно хмыкнул Шнее.
— Ангелы. Вечно витаете в облаках.
— Да? — добродушно удивился Бюндель. — А десантники тогда кто?
— Смертники, — мрачно обронил Генка. — У нас в «Бранденбурге»-то парашюты как у летчиков, а у этих… Если с «Тетушки Ю» с таким неправильно сигануть, запросто можно о хвостовое оперение переломаться.
— Ты и парашютист еще? — удивился Курт. — Однако, как я погляжу, целый.
Генку передернуло.
— У нас в отделении один поломался, — глухо произнес он. — Еще в лагере. Инструктор по прыжкам нас… водил потом на место, куда он упал. Показывал. Такой смерти — не дай бог.
— А говорил, что Бога нет, — задумчиво произнес Бюндель.
— Может, и нету, — еще больше помрачнел Генка. — Только верно говорил наш куратор, что в окопах атеистов не бывает. Ты, Курт, вообще представляешь, чем я последние месяцы занимался? Да я тот свой самый первый бой, где меня ранили, как нечто прекрасное вспоминаю! Там мы честно воевали, лицом к лицу, стреляли мы, стреляли в нас, мы убивали и умирали, но все это открыто, это бой был, схватка, сражение… А я эти месяцы тишком подкрадывался да глотки резал, мины в санитарные поезда закладывал, бомбардировщики наводил на цели, лгал, предавал, обманывал, подличал как мог. Что, похвалить меня за
