дело для него не в диковинку. На его лице отражалось чуть ли не удовольствие. Да, все приметы сходятся.
А тут сидит себе какой-то невзрачный мужичок и, постукивая молоточком, вбивает в каблуки гвозди. По его раскрасневшемуся лицу было заметно, что он страшно мучается с похмелья и дожидается перерыва, чтобы побежать в ближайшую пивную и загасить похмельный жар доброй порцией холодного пива.
Ну не тянет этот сморчок на злодея!
Только всмотревшись в крепкие руки сапожника и разглядев умелую сноровку, с которой тот работал молоточком, Сарычев изменил свое мнение – так же расторопно тот мог размахивать и топором.
На мгновение, закрыв глаза, Сарычев представил ужасающую картину – сапожник, передвигаясь от одного связанного к другому, убивает их обухом топора.
Неделю назад в Ярославской губернии была вот так убита семья из восьми человек. Выжил только восьмилетний мальчик. Неделю он пролежал без сознания, а на восьмой день открыл глаза и сказал, что очень хочет есть.
Трудно было сказать, чего в этом было больше – его природной жизненной силы, использовавшей единственный шанс на выживание, или молитв о нем всех тех близких, что так и не поднялись с пола и теперь находились по ту сторону бытия. Но тем не менее парень уцелел и с каждым днем все больше шел на поправку. Во всяком случае, он сумел перечеркнуть все представления о живучести человека.
Паренек, несмотря на полумрак, царивший в комнате, и на травмы, что были ему нанесены, сумел очень подробно описать убийц, не пропуская таких существенных деталей, как кривой нос у бородатого и щербатый рот у крепыша. Из его рассказа выходило, что их было трое. Один был за старшего – степенный, с окладистой бородой, двое остальных небольшого роста. Правда, один был коренастый, а другой узкоплечий и худой. Однако своей жестокостью они не уступали главарю. А худой добивал раненых после того, как топором уже поорудовал главарь.
Вырисовывалась нехитрая схема ограбления с последующими убийствами. Представившись милиционерами, эти люди свободно заходили в дом, а потом под угрозой расправы связывали сначала мужчин, а потом и женщин. И когда им никто уже не мог оказать сопротивления, спокойно выгребали из шкафов и сундуков все, что имело хотя бы какую-нибудь ценность, не брезгуя при этом даже изрядно поношенными вещами. После чего всю добычу увязывали в большие узлы, переносили их в пролетку, а домочадцев убивали.
Мальчик упомянул о том, что у худого на правой щеке была небольшая бородавка, заросшая пегими волосами. Но почему-то эта бородавка запомнилась ему более всего.
И вот сейчас Сарычев разглядывал эту бородавку, с каждой секундой проникаясь к ее обладателю все большим отвращением. Теперь представить его с топором в руках было совершенно несложно.
Распахнув дверь автомобиля, Сарычев направился в мастерскую. Закончив с очередным башмаком, сапожник закурил, едва ли не впервые за последний час взглянув на прохожих, спешащих куда-то по своим делам. На какую-то секунду он задержал свой взгляд на Сарычеве, принимая его за очередного клиента. Глубоко затянулся, задержал дым в легких и медленно выдохнул.
Равнодушно перевел взгляд на свой верстак и поднял молоток. Каким-то чувством Сарычев догадался, что молоток взят был не для того, чтобы забить в толщу кожи гвоздь, а в качестве оружия и что применит он его тотчас же, как Сарычев подойдет на расстояние удара. Почуял, сволочь...
Одним движением Сарычев извлек из кармана револьвер и направил его в лоб сапожнику, не скрывая ненависти, гулко рыкнул:
– Молоток на место... Встань и подними руки!
Вновь отыскал на его лице бородавку, которая напоминала ему какую-то крохотную тварь.
В глазах сапожника само удивление и невинность. Не привыкать. Редко какой убийца раскалывается сразу. Там – в домах, где он убивал, он был воплощением сатаны, здесь – обыкновенный работяга. Разве догадаешься, что это убийца, жестокий и беспощадный. Это в прежние годы на каторге рвали ноздри да крупными буквами писали «КАТ», а теперь другие времена.
Положив молоток на верстак, сапожник испуганно спросил:
– Вы кто?
– Фрол Лукич Еремеев? – не отвечая на этот глупый вопрос, спросил Сарычев.
– Он самый, – хмыкнул сапожник. – Чего же ваньку-то валять? Чай уже знаете!
– Поднимайся и иди за мной, если не хочешь, чтобы я пристрелил тебя здесь, как собаку!
– Мне бы мастерскую закрыть, народ-то у нас жуликоватый. Разворуют!
– Тебе она больше не понадобится. Пошел!
Сарычев поймал себя на том, что его безумно раздражала неторопливость сапожника. Тот все озирался, мешкал, что-то перебирал на верстаке.
В какой-то момент Сарычев ощутил, что непроизвольно начинает нажимать на курок. Совсем незаметно уже преодолен холостой ход, теперь всего лишь небольшое усилие – и грянет выстрел.
Сарычеву очень хотелось, чтобы сапожник вновь схватил молоток. Прямое неподчинение – вполне уважительная причина, чтобы выстрелить прямо в мерзкую бородавку, смешав ее с костями и кровью. Но сапожник, уловив состояние Сарычева, вел себя на редкость благоразумно, не позволяя себе резких движений.
Поднявшись, он заложил руки за спину и пошел к машине.
– А все-таки мастерскую закрыть бы надобно, ведь годами же добро наживал!
Перешагнув порог, Пантелей Иванович неловко переминался с ноги на ногу.
– Вы узнаете этого человека? – показал Сарычев на Фрола, сидевшего напротив.
– А чего тут не узнать-то? – пожал плечами Пантелей Иванович. – Он самый. Я его два раза видел. Неделю они по нашей деревне слонялись. У Марфы еще полведра самогона выжрали.
– А вы помните этого гражданина? – спросил Сарычев у сапожника.
Съежившийся, маленький, он будто бы усох в два раза за это время.
– Не знаю я его, – замахал руками Фрол. – И в той деревне никогда не бывал! Вы у кого угодно спросите, дальше сапожной мастерской не уходил.
– В вашей квартире мы провели обыск. Так вот среди одежды было обнаружено несколько вещей, принадлежавших семье покойного Коновалова.
– Да мало ли похожих вещей! На толкучке где-нибудь мог купить. А потом, мне и подбросить могли. Я сапожником работаю. Заработок есть, но богачом не слыву, и если кто мне какую вещицу хорошую предложит по сходной цене, так чего же отказываться? Могу и прикупить.
– Ну что ж... Приведи следующего свидетеля, – сказал Сарычев красноармейцу, стоящему у входа.
– Есть!
Четко развернувшись, он вышел за дверь. Через минуту красноармеец вернулся с мальчиком лет четырнадцати. Даже отросшие волосы не могли скрыть на его макушке огромный кривой шрам. Голова в этом месте выглядела слегка продавленной, придавая лицу мальчика некоторую асимметричность.
От Сарычева не укрылось, как паренек, увидев сапожника, инстинктивно отпрянул назад в сторону двери, как будто пытался отыскать в красноармейце защиту.
– Садись, Петя, – как можно доброжелательнее сказал Сарычев.
Когда мальчик присел на стул, положив на колени ладони, Игнат спросил:
– Ты знаешь этого человека?
– Знаю, – вскинув глаза, сказал мальчик. – Это тот самый дядька, что папку с мамкой топором зарубил.
– Я понимаю, Петя, тебе трудно об этом вспоминать и говорить, но ты не мог бы нам рассказать, как все это произошло?
– Вечером это было, – принялся рассказывать мальчик. – Мы уже спать ложились. А тут к нам во двор постучались. Папка пошел посмотреть, кто там. Оказалось, что три дядьки пришли. Просились переночевать, сказали, что им остановиться негде. А когда батя впустил их, так они вытащили пистолеты и стали нас связывать. А потом деньги начали требовать.
Мальчик говорил почти спокойно, только глаза его вдруг зло блеснули.
